Не ее дочь

Я отошла в сторонку, надела туфли и положила ноутбук в сумку. Когда я проходила мимо той семейки, папаша снимал сумки с ленты. Рядом с ними я замедлила шаг и прошла так близко, что дотронулась до головы девочки.
– Мне нравится твой красный бант, – сказала я.
Все трое повернулись, реакция малыша была чуть более замедленной. И тут лицо Эммы просветлело, она заулыбалась, как положено маленькой девочке.
– Очень красивый, – сказала я и пошла дальше, не оглядываясь и пытаясь выбросить этих людей из головы.
Я отстояла очередь в «Старбакс», и после первого поспешного глотка туман в голове рассеялся. Я купила несколько журналов вдобавок к роману, проверила, не задерживается ли рейс, и погрузилась в дурацкие сплетни о знаменитостях. Выхлебав половину кофе и прочитав полстатьи о голливудских актрисах, застигнутых без макияжа, я подняла голову. И у ворот слева от моих увидела эту парочку. Они ругались.
– Пошли!
Эми подтолкнула Эмму. Та подвернула на ковре ногу в красной туфельке и упала, приземлившись на четвереньки.
Мать закатила глаза, перехватила малыша поудобнее и дернула Эмму вверх за локоть. По детской руке расплылись красные пятна, которые позже превратятся в багровые синяки. Эмма встала и потерла больной локоть и содранные о ковер коленки.
Парочка что-то пробурчала и уселась в креслах у гейта. Они так возбужденно размахивали руками, что, казалось, вот-вот взорвутся. Только Эмма, главная жертва, оставалась невозмутимой, мурлыкала что-то себе под нос и играла с собственными туфлями, пока ее мать громко вздыхала на весь терминал и укачивала малыша так рьяно, что его чуть не стошнило.
Я пролистывала глянцевые страницы журнала, но думала только о девочке. Я посмотрела в телефон. Осталось полчаса до посадки. Как будто нарочно, мамаша схватила Эмму за руку и поволокла в туалет. Эмма наполовину шла, а наполовину бежала за женщиной, которая держала младенца одной рукой, а другой вела Эмму. Я выждала несколько секунд, закинула на плечо сумку и пошла за ними.
Красные туфли Эммы мелькали под дверью кабинки, а мамаша с малышом стояли в дальнем углу. Грязный подгузник валялся на краю складного стола для пеленания.
– Быстрее, Эмма.
– Хорошо, мама.
Я оглядела кабинки, в основном пустые, и нырнула в одну из них. Девочка встала на цыпочки, чтобы достать до унитаза. Она стукнула крохотными каблучками по двери и что-то промурлыкала: это вызвало у меня невольную улыбку. Повозившись с туалетной бумагой, Эмма наконец спустила воду.
– Подойди сюда. Мне тоже надо в туалет. Присмотри за Робертом, чтобы он не стукнулся головой и ничего не трогал. Мне только не хватало, чтобы кто-нибудь из вас подхватил заразу.
Они зашли в угловую кабинку для инвалидов, по грязному полу замелькали и зашуршали туфли. Я спустила воду и собралась уходить, но потом остановилась.
– Осторожней с его ногой, Эмма! Ты чуть на него не наступила!
– Я не наступила!
– Нет, наступила! – Мальчик расплакался, а мамаша, судя по звукам, пыталась помочиться и одновременно управиться с двумя детьми. – Ты можешь… Господи, возьми его, Эмма, он падает! Уйди с дороги!
Кабинка затряслась от громкого удара, а потом Эмма заревела.
– Послушай-ка меня, паршивая девчонка! Я сыта твоим поведением по горло, ясно тебе? Прекрати кривляться, иначе придется отменить поездку. Ты поняла?
Я наклонилась над раковиной и начала мыть руки. Распахнулась дверь, стукнувшись о стену. Лицо Эммы покраснело, бант съехал набок, она судорожно всхлипывала. Я быстро осмотрела ее, но не увидела никаких увечий, только слезы.
– Как твои дела, милая?
Мамаша резко дернула головой в мою сторону. Ее челюсти дрожали.
– Эмма Грейс, не смей разговаривать с незнакомыми и вымой руки.
Пока мы все мыли руки, я не сводила глаз с мамаши. Взгляд у нее был печальный, словно вся ее жизнь – сплошная ложь. Она отвернулась первой, и я посмотрела им вслед, поправив сумку на плече и не зная толком, что делать дальше. К соседней раковине подошла женщина и прыснула на руки несколько капель мыла.
 
– Вы тоже это слышали или мне померещилось?
Немолодая женщина с татуировками на коже покачала головой и отряхнула ладони.
– Слышала, но это ведь не ваш ребенок, правда? И что вы тут можете сделать?
И что я могла сделать? Сообщить сотрудникам аэропорта? Службе по защите детей? Даже я не такая идиотка, чтобы решить, будто происшествие в туалете аэропорта, в условиях стресса, может означать нечто большее, нежели обычное право матери побранить, да пусть даже и шлепнуть собственного ребенка. Я кивнула женщине и вернулась в зал ждать объявления о посадке. Я опять погрузилась в журнал, но по-прежнему слышала голос мамаши, видела, как она толкает и волочет за собой дочь, словно ненужного щенка на потрепанном поводке.
Настало время посадки, я дождалась, когда назовут мое место. У соседнего гейта семейство Эммы тоже стояло в очереди на посадку, мы расходились своими дорогами.
Я еще раз взглянула на Эмму, глаза у нее остекленели, а мать подгоняла девочку, толкая в спину – быстрее, шевелись быстрее. У стойки несколько человек повернулись к ним, явно обескураженные резким поведением женщины с заплаканной дочерью.
Я протянула бумажный билет – не люблю пользоваться телефоном в поездках, опасаясь технических сбоев, – и вывернула шею влево. Эмма стояла позади матери в ожидании посадки на борт большой стальной птицы, летящей бог знает куда. Домой? В отпуск? В школу-интернат? Я попыталась рассмотреть место назначения на табло с номером рейса, но так и не разобрала.
Я долго смотрела на нее, прежде чем повернуться к стойке. Когда я шагнула ближе ко входу в открытый рукав, температура изменилась. Я никак не могла выбросить из головы тот красный бант, глаза девочки, синяк на локте, громкий шлепок и злобное, покрытое коростой лицо ее матери.
Я не могла забыть Эмму.
Не могла.
во время
Дрожащими пальцами я с трудом открываю машину, распахиваю сначала заднюю дверь, а потом дверь водительского сиденья.
Эмма заглядывает внутрь, поднявшись на цыпочки, как балерина.
– А где же кресло?
Я запихиваю сумку в багажник и смотрю на девочку.
– Что-что?
– Детское кресло. Где оно?
Совершенно нормальный вопрос в далеких от нормальных обстоятельствах.
Я оглядываю пустое заднее сиденье.
– Вот дерьмо.
Ключи звякают, а Эмма вздыхает.
– Ты сказала «дерьмо», – шепчет она.
– Да. Я сказала «дерьмо». Я не хотела. Просто… Просто у меня нет детского кресла. – Я озираюсь, понимая, что время на исходе. Прислушиваюсь – не завывают ли полицейские сирены. – Как следует пристегнись, и мы что-нибудь придумаем, хорошо? – Она кивает, и я помогаю ей забраться в мой «Тахо», усаживая ее сзади так, чтобы видеть с водительского кресла. Я тоже сажусь, завожу машину и блокирую заднюю дверь. – Так. Думай, думай. Все будет хорошо.
– С кем ты говоришь?
Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть на Эмму, и в груди гудит надежда, словно небольшой пчелиный рой. Она здесь, в моей машине! У меня получилось! Я ее спасла! Я расслабляю челюсть, пока лицо не становится мягким, как шпаклевка, и каким-то образом изображаю неуклюжую улыбку.
– Просто я говорю сама с собой, как дурочка.
– А что будет хорошо?
– Все будет хорошо. Ты пристегнулась?
Она кивает. Я снимаю машину с тормоза и переключаю коробку передач. Прежде чем нажать на газ, забиваю в навигатор адрес дома. Лонгвью всего в часе езды от моей квартиры – пожалуй, слишком близко. Может, стоит отвезти ее в другое место? Включается навигатор, и я следую указаниям неестественного голоса. Мы едем молча, Эмма время от времени ерзает на сиденье.
 
– Ты не заболела, Эмма? Не простыла?
Она вытирает нос ладонью и качает головой. Нет.
– Просто надоело сидеть?
Она кивает, и обветренные губы складываются в слегка обеспокоенную гримаску.
– Пить хочешь?