Не ее дочь

Она кивает.
– Но я не боюсь.
– Правда?
– Да.
– Тогда почему ты плачешь?
– Потому что.
– Потому что что?
– Потому что мама меня накажет за то, что я от нее убежала. Она так рассердится, даже не знаю как.
При этих словах она плачет, и в рот затекают сопли.
– Бедная малышка. Вот что я тебе скажу. – Я перебираюсь на заднее сиденье, расстегиваю ее ремень, и она прыгает ко мне на руки. Я обнимаю ее и утешаю. – Твоя мама ничего тебе не сделает и не рассердится. Обещаю. Ты со мной не просто так, на то есть причина. Ты знаешь, что такое причина?
Она качает головой и прижимается ко мне.
– Я хочу, чтобы ты была счастливой и жила в безопасности. Это моя работа. Отличная работа, правда?
Она пожимает плечами.
– А знаешь, чем еще занимаются на этой работе? Покупают любые игрушки в магазине, чтобы порадовать детишек. Но я давно уже ничего не покупала и даже не знаю, что выбрать! Как думаешь, ты поможешь мне найти то, что нужно? И подберем для тебя что-нибудь симпатичное. Ну же, смелее!
Она отодвигается, вытирает глаза и кивает, ее голову начинает занимать мысль о новых игрушках. Я осторожно промокаю ее слезы краем своей блузки. Потом включаю в машине свет и изучаю лицо Эммы – щека и скула побагровели. Я выуживаю из сумки тональный крем.
– Знаешь, что это?
– Нет.
– Это волшебное лекарство для твоего личика, чтобы оно не так болело. Разрешишь мне? Я откручиваю колпачок и выдавливаю крем на пальцы. – Можно нанести немного тебе на щеку? А если будет больно, просто скажи, и я прекращу, хорошо? Я начинаю легонько растирать крем, пока багровые пятна не становятся сначала розовыми, а потом бежевыми, сливаясь с натуральным тоном кожи. – Все хорошо? Не больно?
– Не больно.
Я кладу руки ей на плечи и слегка пожимаю их.
– Просто не волнуйся. Считай, что это летние каникулы. Как тебе такое?
Я задумываюсь, не солгать ли ей. Сказать, что ее родители попросили отвезти ее на отдых, а я ее новая няня или учительница из школы. Но я не могу ей лгать. И тут же, прямо в машине, принимаю решение, что никогда не буду ей врать.
– Что такое летние никулы? – Она снова икает и неверно произносит слово, но не отодвигается.
– Ты никогда раньше не ездила на летние каникулы? Значит, нас ждет много интересного. Как думаешь, ты готова к приключениям?
Она кивает, почти улыбается, и я решаю, что все обойдется, по крайней мере на первое время, достаточно только уехать подальше от города. Я понимаю, что это не кино и не роман, и последствия будут реальными, но стараюсь не слишком сильно давить на нее, еще рано. Мы купим все необходимое. Расплачусь наличными. И поедем дальше.
Высоко в небе висит размытая луна. Уже поздно, дети давно уже спят, но у нас всего сутки, чтобы оказаться как можно дальше от штата Вашингтон, прежде чем местные власти поднимут тревогу и начнется расследование. Для людей, которые нас увидят, Эмма превратится из расстроенного ребенка в пропавшего ребенка, и если кто-нибудь сообразит, почему она со мной, все закончится еще раньше, чем успеет начаться.
Я помогаю ей выйти из машины и опускаюсь на колени, чтобы оказаться с ней на одном уровне, и на них отпечатывается след от гравия. Разглаживаю ей волосы, горячие и влажные от слез, и на всякий случай прикрываю ими левую щеку.
– Готова купить самые хорошие игрушки?
– А можно купить куклу? И новую одежду?
– Конечно. Хотя я знаю, как ты любишь свое красное платье.
Она смотрит на платье и теребит блестки.
– Мама всегда меня в него наряжает.
– Почему?
Эмма поводит плечами.
– Потому что у меня мало одежды. Мама говорит, что так проще.
– Ну ладно, наверное, можем купить кое-какую одежду. Тебе понравится.
Она кивает, но не сдвигается с места, чтобы пойти со мной в магазин. Со временем она научится мне доверять, но времени у нас как раз и нет. А чего я, собственно, ожидала? Что она просто пойдет со мной, не задавая вопросов, и не будет скучать по дому? Даже несчастные дети не бывают такими отчаянными. Мне следовало это знать.
Я спрашиваю, могу ли взять ее за руку. Эмма дает руку, и мы идем к большому, ярко освещенному зданию. Так мы впервые появляемся вместе на людях как Сара Уолкер и Пропавшая девочка.
 
Мы входим через автоматические двери. От прохлады внутри руки покрываются мурашками, и все чувства обостряются от тревоги. Я подхватываю Эмму и усаживаю в тележку, с трудом просовывая ее ноги в отверстия. Она начинает дрыгать ногами, словно мы проделывали это уже миллион раз.
Эмма рядом, в ярко-голубой тележке, и я делаю покупки, чтобы она осталась со мной на многие дни, недели и месяцы. Я толкаю тележку, а Эмма не сводит с меня глаз. Крохотные губы изгибаются в осторожной улыбке. Я тоже улыбаюсь и чувствую, как что-то обрывается в груди.
Мы идем по проходам, и я задаю ей простые вопросы: «У тебя есть аллергия на что-нибудь? На арахис, молоко, пшеничную муку? Ты принимала лекарства? У тебя бывает головная боль? А уши болят? Кашель бывает? Ты не болеешь астмой?» Она выдает вереницу «нет», пока это не превращается в игру, и тогда я начинаю задавать глупые вопросы: «У тебя три головы? У тебя вместо рук бананы? А попа как у обезьянки?» И Эмма закатывается смехом, невинным и милым хихиканьем, которое пробирает до самых костей.
Уже поздно, по магазину бесцельно слоняются только несколько работников, хрипы из их раций сливаются с поскрипыванием тележки. Я веду Эмму в примерочную, оставив тележку, и быстро переодеваю в новый наряд. Оторванные бирки я засовываю в карман, чтобы показать кассиру, а красное платье сминаю в комок и сую в сумочку.
– Зачем ты это делаешь?
– Я подумала, что ты, наверное, устала от этой одежды. Я постираю твое красное платье, хорошо?
– Ладно.
Мы двигаемся дальше по магазину, по всему огромному списку покупок: одежда, обувь, нижнее белье, влажные салфетки, аптечка, одноразовый сотовый телефон, батарейки, электронная игрушка, чипсы, туалетные принадлежности, витамины, носки, книги, мишка Леденец, Барби и Лего. Я толкаю тележку из прохода в проход, посматривая, не задержит ли кто на нас взгляд, надеясь и молясь, чтобы мы благополучно сели обратно в машину и уехали, прежде чем поднимут тревогу, прежде чем «отсутствует дома несколько часов» превратится в похищение.
У стеллажа с детскими креслами меня одолевают сомнения. А не слишком ли она большая для детского сиденья? Не слишком ли тяжелая? Я смотрю на торчащие из тележки длинные ноги. Читаю установленные для каждого кресла ограничения по весу.
– Эмма, ты сидела в машине на кресле со спинкой или без?
Она поводит плечами.
– По-разному. В папиной машине одно, а в маминой другое.
Я подруливаю к весам и вынимаю их из коробки. Эмма с интересом наблюдает, как я вытаскиваю ее из тележки, наступаю ногой на весы, пока они не начинают показывать ноль, а потом ставлю на них ее. Она стоит смирно, цифры мелькают и в конце концов останавливаются на отметке 40,8 фунта.
Я возвращаю ее обратно в тележку. Какое кресло надежнее? Я выбираю «Грако» со спинкой. Нам предстоит долгий путь, и я хочу, чтобы Эмма была в безопасности.
Кассир завязывает вежливый разговор. Сегодня у девочки день рождения? Мы переезжаем? Как же ей повезло, столько всего нового! И мое сердце бешено стучит, подскакивая к горлу, пока я пытаюсь перевести разговор на любую другую тему, кроме девочки в моей тележке.
Кассирша совсем молоденькая, жует жвачку и покрыта татуировками. Ее работа слишком утомительна, чтобы еще и следить за сообщениями о пропавших детях. Я так дергаюсь, что забываю отдать бирки от одежды Эммы. Когда кассирша называет сумму, я на секунду задумываюсь, но расплачиваюсь за все наличными и вывожу Эмму в ночь, а моя футболка становится влажной от холодного пота.
 
– Ну вот, малыш, у нас тут куча всего интересного.
Эмма оглядывает тележку за своей спиной, до краев наполненную полиэтиленовыми пакетами.