Калейдоскоп моего сердца (ЛП)

— Ты хочешь поговорить об этом? — спрашиваю я, откликаясь на его прикосновение.
Он качает головой и грустно улыбается.
— Этого достаточно.
Я не могу ничего поделать и улыбаюсь. Мы стоим вот так мгновение, глядя друг другу в глаза, палец на моих губах, а мое сердце в его руках, пока громкоговоритель не называет его имя.
 — Я должен идти. У тебя есть работа, и, в отличие от некоторых людей, мне нужно поспать. — Оливер кивает, опускает руку с моего лица и идет к кабинетам пациентов. —Спокойной ночи, красавица Элли.
— Спокойной ночи, красавчик Оливер, — говорю я с улыбкой. Он тоже улыбается, когда я поворачиваюсь, чтобы уйти.
— Напиши мне, когда вернешься домой, — кричит он. Я покидаю больницу, чувствуя себя намного легче, чем, когда вошла. Когда я добираюсь до своей машины и прижимаю руку к месту, где касались его губы, клянусь, что чувствую покалывание. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить: заставлял ли меня Уайт чувствовать себя также. Я любила его, я действительно любила, но каждый раз, когда я рядом с Оливером, я сомневаюсь в этом. Это заставляет меня чувствовать себя ужасно. Может, я просто любила их по-разному. Может быть, Оливер был более знакомым, подростковым гормоном любви, а Уайт был более взрослым, предсказуемо стабильным видом любви. Я не могу решить, что лучше или кто. Да и не должна. Уайт ушел, и я ничего не могу с этим поделать. Так почему, идя с Оливером на дружеское свидание, я чувствую, что предаю его память?
Глава 14
Я хожу по галерее, когда женщина открывает дверь, я останавливаюсь. Она улыбается, заправляя солнцезащитные очки в волосы. Она старше, возможно, такого же возраста, как и моя мама, с грацией балерины.
— Вы владелец? — спрашивает она, оглядываясь, прежде чем ее взгляд останавливается на мне.
— Да, — отвечаю я и иду к ней. — Эстель Рубен. Вы были здесь раньше? — спрашиваю я. Она выглядит знакомо, но я не могу ее вспомнить. В прошлом мы с Уайтом устраивали показы картин в нашей галерее, поэтому я подумала, что, возможно, она была на одном из них.
 — Вообще-то нет. Я думаю, мы могли встретиться в Нью-Йорке, — говорит она, наклоняя голову, чтобы всмотреться в мое лицо. — Ты и Уайт…
 — Жених, — я заполняю паузу. Жених, бывший жених, жених перед смертью, я никогда не знаю, что сказать незнакомцу, который знает обо мне.
— Сожалею о вашей потере, — говорит она, грустно улыбаясь. Ее мышцы лица не двигаются, когда она улыбается, и это заставляет ее выглядеть немного мрачной.
 — Спасибо вам. Вы коллекционируете? — спрашиваю ее, пологая, что мы встречались в Нью-Йорке.
— Да. Я очень долго смотрела на нее, — она поднимает тонкую руку и указывает на мою главную достопримечательность —  глаз, который наблюдает за всей галереей.
— О, — говорю я шепотом.
— Сколько? — она спрашивает. — Я пыталась ее купить, но безрезультатно.
Мои глаза расширяются от того, как ко мне приходит озарение.
— Присцилла? — говорю, поворачиваясь лицом к ней. Присцилла Вудс, помощник ее мужа звонил почти год. Я продолжала отказываться от их предложений, хотя они называли большие суммы, она хотела две мои любимые картины, и я не была готова продать их.
 — Ты помнишь, — улыбается она. — Я в городе на пару дней, поэтому решила заглянуть, чтобы узнать, готовы ли вы продать мне эти лоты.
— Этот не продается, — говорю я, прочищая горло, чтобы убедиться, что меня слышат.
— А другой? Разбитое сердце с крыльями?
Я смотрю от нее в сторону, где картина висит на противоположной стене.
— Она называется Крылатые Калейдоскопы, — отвечаю я, внезапно чувствуя комок в горле. Уайт написал ее вскоре после нашей помолвки. Он написал три, продал две и оставил одну для галереи. Я никогда не была уверена, что он продаст ее. В конечном счете, это была его картина.
 — Она прекрасна, — говорит она и подходит к картине. — Это напоминает мне о каком-то перерождении.
Я киваю и глотаю, надеясь выдержать этот разговор.
— Это и есть возрождение, — это возрождение моего сердца, моих надежд на любовь, моей личной жизни и рождение наших отношений.
— У нее нет цены, — говорит она.
 — Некоторые вещи не имеют цены.
 Она поворачивается ко мне и наклоняет голову.
— Все материальное не бесценно.
— Может быть, но не воспоминания за этим. — Мой ответ заставляет ее кивнуть в знак понимания. Ее глаза отворачиваются от моих и оглядываются на картину.
— Значит, ты не хочешь забыть о тех воспоминаниях, которые она хранит?
Я молча смотрю на картину. Я знаю, что никогда не будет достаточной стоимости для нее, чтобы окончательно стереть все эти воспоминания, они навсегда будут внедрены в мой мозг, поэтому, возможно, мне стоит перестать думать с такой точки зрения о его картинах. За последние пару недель мне удалось перевернуть новый лист. Я чувствую, что двигаюсь в правильном направлении, но, когда сталкиваюсь с отпусканием последних трех лет своей жизни, я глохну, как автомобиль при переключении передач. Я делаю длинный вдох, вдыхая вечно присутствующий запах дерева и краски, и когда выдыхаю, принимаю решение.
— Я готова отпустить это, — говорю я, мой голос стойкий и решительный. Присцилла оборачивается и хлопает руками с счастливым визгом. Это заставляет меня улыбаться, и я чувствую себя менее печальной от продажи картины.
— Я могу доставить ее в ваш дом, — говорю я.
— Я живу в Нью-Йорке, — отвечает она. — Я не ожидала, что вы полетите туда, чтобы ее доставить.
— Мы всегда это делаем, иначе я не буду чувствовать себя правильно, отправляя ее вам. Именно ее.
Она улыбается.
— Я возьму ее сама. У нас есть самолет. О ней хорошо позаботятся.
Она так говорит о ней, как если бы это был ребенок, что заставляет меня чувствовать себя немного лучше по отношению к нашей продаже.
— Я составлю документы для вас.
— У меня есть время? Просто во время обеда я должна встретиться со своей подругой через дорогу,  — говорит она, глядя на часы.
 — Конечно. Мне просто нужна информация. Я подготовлю ее и соберу к тому времени, как вы закончите.
— Идеально. Не могу дождаться момента, когда повешу ее возле камина и покажу всем свою новую картину, — говорит она.
Ее картина. Я стараюсь не позволять словам кольнуть меня, но все равно. Когда она уходит, я заканчиваю бумажную работу, снимаю картину, сжимая края холста, когда кладу ее на пол. Я складываю ноги под себя и позволяю кончикам моих пальцев провести по каждому раздробленному сердцу, красочному и красивому, и по крыльям, которые поднимают их. Слезы скользят по моему лицу, когда я прикасаюсь к каждому из них, тем самым прощаясь с ними. Я начинаю покрывать ее, один слой, два слоя, три… Думаю о серьезном взгляде Уайта, когда он смешивал акварели…взгляд восторга, когда он подбирал цвет слоновой кости для крыльев, когда его видение сошлось на холсте.
— Тебе это нравится? — спросил он. Его лицо сияло, ему стало ясно, что мне это нравится. 
— Я никогда не хочу ее продавать, — сказала я, когда он засмеялся и обвил меня руками.
— Однажды мы это сделаем. Когда нам надоест смотреть на нее.
Я надеюсь, что он не думает, будто я устала смотреть на это, потому что это не так. Я не думаю, что когда-нибудь устану пялиться на его картины, но дело не в этом. Я говорю себе, что это мое прощание, и когда встаю с тяжелым сердцем, вручаю кусочек моего прошлого кому-то другому. Она никогда не будет знать историю, но ценить будет не меньше.
Глава 15
На четвертый день затишья после нашей ссоры с Мией, я позвонила ей, мы долго говорили о разных вещах, после нашего разговора я поехала к ней в студию. Открыв дверь студии, я минутку восхищаюсь фотографиями, висящими на стене. Они изменились с моего последнего визита. Справа находится черно-белое фото женщины, лежащей в постели. Ее взгляд обращен не на камеру, а белые простыни покрывают ее тело, что видно только изгиб ее голой спины и пышные черные волосы, прикрывающие половину ее плеча. Освещение и поза делают фотографию потрясающей. Ближе к двери весит семейная фотография, на которой изображен отец в коричневых вельветовых брюках, темно-синей рубашке и в маске Чубакки, которая закрывает его лицо. Маленький мальчик рядом с ним одет также, но в маске спезназовца. Мама стоит по другую сторону от сына в узких коричневых брюках, белой рубашке и прическа, как у Принцессы Леи. Я смеюсь над тем, как это восхитительно, и пугаюсь, когда Миа выходит из-за угла. Я смотрю и замечаю, что она в красном платье и без обуви, что смешно, так как я в таком же платье только черном. Мы смотрим друг на друга и смеемся.