Юлия, дочь Цезаря (СИ)

— Что же это такое?! — вскричал Помпей задыхающимся от гнева голосом: отказ Цепиона вывел его из себя. — К чему такая непреклонность?.. Я хочу знать…
— Хочешь знать?! — Цепион не дал ему договорить. Лицо его исказилось; заметно раздражаясь, он быстро заговорил: — Хочешь знать, тогда слушай. Наш брак с Помпеей, который ты так торопился устроить, с самого начала был обречён на неудачу. С Фавстом ей было бы куда спокойнее…
Он ухмыльнулся и, с вызовом глядя Помпею в глаза, продолжил:
— Ты всегда придерживался мнения «Не важно, кому назначалось, важно, кому досталось» во всём: в выборе ли провинций, магистратур ли, или… невест. Однако на этот раз, в случае с собственной дочерью, ты ошибся. И ошибся жестоко. Но всему есть своя цена.
— Это… месть? — В бессильной ярости Помпей сжал кулаки и ближе подступил к зятю.
Они стояли друг против друга уже не как люди, связанные родством, но — как непримиримые враги. Все покровы спали. Но если Помпей ещё владел своими чувствами, то на лице Цепиона отражалась ничем не прикрытая лютая ненависть.
— Месть?! — Это был крик, вырвавшийся у Цепиона с мучительной болью.
Он быстро взглянул на Юлию, которая безмолвно стояла чуть в стороне, и, встретив её взгляд, как будто овладел собой.
Потом, глядя на Помпея в упор, он тихо и явно угрожая произнёс:
— О, ты ещё не знаешь, какой может быть моя месть! И лучше бы тебе этого никогда не узнать…
— Чтобы мстить, нужно уметь ненавидеть, — заметил Помпей, точно желая убедиться, так ли серьёзны его угрозы.
— Это умение, поверь, я постиг в совершенстве! — отозвался Цепион уверенно и дерзко и, не дожидаясь продолжения ставшего бесполезным разговора, исчез в саду, где между деревьями белели мраморные изваяния дриад [83].
  
Глава 20
 
Возбуждённая толпа гудела, как потревоженный улей; время от времени в ней раздавались бойкие выкрики и грубая брань. Плохо выбритые, облачённые в грубые домотканые туники, вооружённые камнями и горящей паклей люди окружили мраморный особняк. Мгновение — и порыв ветра, раздувая пламя, метнул искры в сгустившиеся сумерки. Сухие листья на деревьях, плотной стеной окружавших дом, тут же занялись огнём; языки пламени взвились над кровлей.
Четыре могучих темнокожих раба остановились напротив горящего особняка и бережно опустили наземь роскошный паланкин. Сидевший внутри него человек раздвинул занавески, высунул голову и, разглядев в толпе вожака, жестом поманил его к себе.
— А, Марк Красс, украшение рода Лициниев! — радостно воскликнул молодой предводитель распоясавшихся горожан, он же народный трибун Публий Клодий. — Ты, я вижу, не пропускаешь ни одного повода, чтобы сплясать на костях своих жертв! Явился полюбоваться зрелищем?
— Я бы не хотел, чтобы здесь услышали моё имя, — зашипел на него Красс и слегка откинулся за занавески, вглубь паланкина.
— Этот дом — последний из недвижимого имущества Цицерона, — заявил Клодий, с нескрываемым злорадным торжеством глядя, как рушатся подрубленные мраморные колонны и пылают стропила. — Все его загородные виллы сожжены, а остальное имущество я назначил к распродаже. Некоторые сенаторы продолжают возмущаться, но дальше этих разрозненных выкриков их негодование не заходит. Я думаю, им было бы страшно уснуть, если бы поднятый мною народ просто посмотрел в их сторону…
Красс сжал бескровные губы и вопросительно взглянул на собеседника. Порой, когда он замечал у Клодия подобные приступы враждебности и злорадства, он спрашивал себя: откуда у потомственного патриция такая ненависть к представителям власти и верхов общества? Отчего потомок древнего и славного рода Клавдиев, потеряв всю свою классовую сознательность, предпочёл взять плебейское имя Клодия? Объяснялось ли это только стремлением получить власть, опираясь на поддержку черни, или дело было в какой-то психической травме, возможно, даже патологии?..
— Я, собственно говоря, должен поблагодарить тебя за твою решимость, — после короткой паузы не слишком уверенно произнёс Красс, — или храбрость… или дерзость. Впрочем, неважно как это называть… Но что ты намерен делать дальше? Дом сгорит, и это выжженное пятно на Палатине будет напоминать горожанам об их малодушии и предательстве по отношению к «отцу отечества»…
 
Клодий задумчиво почесал в затылке, но потом вдруг оживился, как будто его посетила некая гениальная мысль.
— На месте пожарища можно построить храм Свободы! — с горячечным блеском в глазах воскликнул он, довольный собой. — Символично, не правда ли?
В ответ Красс только неопределённо хмыкнул и повёл плечом.
И тут его внимание привлёк человек, стоявший поодаль от толпы и наблюдавший за пожаром с мрачным видом. Небритого, взлохмаченного, его можно было легко принять за одного из поджигателей, если бы не палюдамент, выдававший его принадлежность к офицерскому составу.
— Кто это там? — спросил Красс у Клодия, дёрнув безупречно выбритым подбородком в сторону заинтересовавшего его человека.
Клодий проследил за его взглядом, пристально вгляделся.
— Это Сервилий Цепион. Бывший зять Помпея.
— Ах, да, Цепион!.. Но почему ты сказал: бывший? Или я что-то пропустил, пока отдыхал в Байях?
— Пару месяцев назад он снова стал холостяком после долгого бракоразводного процесса. Не спрашивай, что было причиной проволочки: точно не знает никто, даже я. Могу лишь предположить, что стороны не могли прийти к согласию из-за ребёнка. Цепион отказывался признать его своим, а Помпей настаивал на том, чтобы тот подтвердил своё отцовство. Короче говоря, скандал в благородном семействе.
После этих слов Клодий пренебрежительно хмыкнул, и губы его искривила презрительная усмешка.
— Скандал, говоришь? — прищурившись, медленно произнёс Красс и с задумчивым видом провёл ладонью по блестевшей от благовонных масел щеке.
Клодий, уже предчувствуя какой-то азартный ход, смотрел на него с нескрываемым любопытством.
— Я вот о чём хотел спросить тебя, — после недолгого раздумия вёл дальше Красс. — Правда ли, что Цепион помогал Цезарю до и во время его консульства исключительно из личных побуждений? И что он никогда не стремился быть близким Помпею и связал себя с ним узами родства по какой-то иной причине?
— Сущая правда! — воскликнул Клодий, пытаясь понять, к чему клонит его благодетель.
— Тогда почему бы не попытаться врага наших врагов сделать нашим другом?
Услышав предложение Богача, Клодий вдруг заскучал.
— Не знаю, чем Цепион может быть нам полезен. Для себя он не ищет ничего ввиду полного отсутствия тщеславия и властолюбия…
— Но ведь Цезарь за что-то же ценил его? — настойчиво продолжал Красс. — И я точно знаю, что среди его приближённых никогда не бывает бесполезных людей!
— Я бы сказал, что Цепион — вояка, и только, — начал отвечать Клодий безо всякого воодушевления. — Он свой как среди офицеров, так и среди простых солдат. Дисциплинированный, храбрый, выносливый. И всё же повторюсь: в привлечении его на нашу сторону я не вижу никакого смысла…
— Тем не менее, — сказал с задумчивым и серьёзным видом Красс, — я считаю, что при умелом подходе в один прекрасный день он может превратиться в страшное орудие против наших врагов. И в первую очередь — против Помпея.
— Ты в этом уверен? — Клодий всё ещё колебался.
— А почему бы и нет?.. Разве тебе не нужен человек, у которого Помпей украл любимую женщину и который так и не сумел забыть нанесённого ему оскорбления? Посмотри на него! Скажешь, он опустился до такого положения из-за развода? Поверь мне, Клодий, я неплохо разбираюсь в людях и вот что я думаю о Цепионе: любую возможность причинить боль Помпею он использует с превеликой радостью…
 
Клодий стоял не двигаясь и слушал; на его молодом, озорном от природы и слегка обрюзгшем от вина лице читалась напряжённая работа мысли. Когда же Красс умолк, он наклонился к нему и в нетерпении спросил: