Юлия, дочь Цезаря (СИ)

Юлия сидела одна, в красивой круглой комнате, которая каждым предметом, каждой безделушкой напоминала ей события из её счастливого беспечного детства. Здесь, в этой комнате, она, заботливо поддерживаемая матерью, сделала свои первые шаги; здесь она училась читать; здесь встречалась со своим возлюбленным, тогда ещё мальчишкой…
Квинт… Стремительный, горячий и вместе с тем такой нежный… Она помнила его ещё с той поры, когда они играли в прятки, и когда качались на качелях в тени старого платана, и когда целовались между кустами цветущего жасмина, и когда он читал ей «Илиаду» Гомера, а она не слушала и только ощущала свою руку в его крепкой руке…
Юлия вздохнула и тоскливым взором обвела стены комнаты. Сейчас её задумчивость уже не была спокойным созерцанием того, что мило, что радует сердце: девичьи грёзы улетучились, исчезли, их заменили сомнения, горькое чувство вины. Это давняя, ещё не забытая любовь к Квинту отчаянно боролась с её новыми ощущениями и переживаниями.
Она не могла вспомнить точно, когда именно — с первой ли встречи или после той прогулки в Альбанских горах — Помпей взволновал её душу. Она вдруг поняла, что попадает под странное обаяние этого человека, но ей было трудно назвать свои чувства к нему любовью. Скорее всего, это было просто сердечное влечение… Но тогда отчего перед мысленным взором своим она видела Помпея, а вовсе не Квинта?..
Неожиданно до слуха Юлии донёсся топот лошадиных копыт, затем — чьи-то торопливые шаги. Она выглянула наружу: за окном лил дождь; знакомо пахло мокрой землёй и морскими глубинами; вода, потоком сбегавшая с крыши дома, старательно смывала отпечатки чьих-то ног.
Ещё не оборачиваясь, Юлия поняла, что в комнате она уже не одна.
— Квинт? Ты?! — воскликнула она, просияв улыбкой, и подалась к вошедшему всем телом, но тут же замерла, словно наткнулась на незримое, но всё же ощутимое препятствие.
Цепион стоял, не шевелясь, и смотрел на неё так, точно перед ним была сама Медуза Горгона. Лицо его было пепельно-серым; густые тёмные волосы взъерошены; глаза, словно льдинки, колючие и прозрачные; загорелая до черноты шея напряжена, как будто в горле остановился тугой комок.
Одного мгновения было достаточно, чтобы Юлия не только ощутила его настроение, но и оценила перемены в его внешности. В мужественном воине, с крепко посаженной головой, с гордым разворотом широких плеч и с мускулистыми, созданными для тяжёлого меча, руками, не сразу можно было узнать того худощавого нескладного юношу, каким Юлия запомнила Квинта со дня их разлуки.
И сейчас, глядя на него, она вдруг поняла, как сильно соскучилась по нему; ей хотелось обнять его за шею, прижаться к нему, такому близкому, такому родному… Но руки её будто окаменели, и сама она, смущённая и растерянная, сбитая с толку его неприветливым колючим взглядом, так и не двинулась с места.
— Юлия! — наконец заговорил Цепион резким чужим голосом. — Я хочу знать — и, наверное, ты согласишься с тем, что я имею на это право, — так вот… Я хочу спросить тебя, правда ли… правда ли, что Цезарь расторг нашу помолвку без малейшего сопротивления с твоей стороны? И что ты — также без всяких колебаний — согласилась стать женой Помпея?
Он говорил быстро, запинаясь от волнения или негодования; глаза его сверкали.
— В Риме об этом только и говорят… Но я-то знаю, что это неправда! Я знаю, что Цезарь вынудил тебя пойти на это! Он ведь заставил тебя, не так ли? Скажи же мне правду, Юлия! Не молчи…
Цепион умолк, глядя на Юлию во все глаза. Под этим пристальным взглядом она вспыхнула и, опустив голову, чуть отступила назад. Ресницы её то поднимались, то опускались: ей хотелось расплакаться, громко, навзрыд, но она крепилась оттого, что ей было жаль огорчать его ещё больше.
— Какое это имеет значение? — проговорила она тихо. — Отец разорвал нашу помолвку: не тебя я назову своим Гаием…
Сердце у неё разрывалось: этот разговор был для неё сущей пыткой. Разве такой она представляла их первую — после долгой разлуки — встречу? Хотя… Чего же она ждала?..
 
— Ещё не поздно, Юлия, ещё не поздно! Пока не назначен день свадьбы, мы могли бы бежать из Рима, — неожиданно предложил Цепион, заметно оживляясь. — В Нарбониде у моего отца есть богатая вилла. Мы могли бы поселиться там…
— Для чего нам бежать? — возразила Юлия в недоумении. — Разве мы преступники?
— Тогда покажи Помпею, что не любишь его! И, может, у него пропадёт желание домогаться чужую невесту!
Теперь Цепион смотрел на неё, не мигая, в упор; озадаченный её молчанием, он громко и требовательно спросил:
— Ты ведь не любишь его?
— Не терзай себя, Квинт. Он ничего для меня не значит, поверь мне!
Юлия умолкла, в отчаянии кусая губы. Как она могла… как могла лгать ему и… себе?!
— Поклянись, что равнодушна к нему! — Цепион, видимо, заподозрил её в неискренности. — Поклянись Юноной, что по-прежнему любишь меня одного!
— Не думай о нём, Квинт… Ты же знаешь, я хотела быть только твоей. Но… — Юлия покачала головой и выдохнула: — я не пойду наперекор воле отца.
— Да что с тобой, Юлия?! — вскричал потрясённый Цепион. — Ты как будто совсем другая. Я едва узнаю тебя…
Мгновение он молча разглядывал её, затем с едкой горечью продолжил:
— Ах, Юлия, Юлия… Неужели в тебе не осталось ни капли собственного достоинства? Неужели тебя не возмущает мысль, что в руках своего отца ты превращаешься в безропотное послушное его воле существо? Неужели согласна ради его корыстных интересов жертвовать нашей любовью?
Юлия ничего не сказала — в словах Квинта она слышала отголосок своих раздумий, немой крик своей мятущейся души; она отвернулась — он не должен был догадываться о её мучительных переживаниях.
А Цепион не унимался.
— Юлия! — бросился он к ней с новым порывом. В его голосе слышалось и страстное чувство и отчаяние. — Милая моя, заклинаю тебя, не соглашайся на этот брак! Не выходи за Помпея… не разбивай мои надежды… не губи мою жизнь, — уже шёпотом закончил он.
Юлия снова промолчала; из открытого окна потянуло солёной прохладой, однако, она не принесла ей облегчения. У неё был сильный жар, но не такой, как во время недавней болезни: этот жар шёл изнутри, от самого сердца.
А Цепион уже был рядом с ней — и теперь они вместе смотрели из окна, как тяжёлые капли дождя пригибают к земле веера финикийских пальм в саду виллы.
— Ты помнишь, — тихо заговорил Цепион, склоняясь к Юлии, — как бывало, в детстве мы прятались от ливня в нашем амбаре? Там всегда было тепло и уютно… Помнишь, мы забирались в душистое сено и, тесно прижавшись друг к другу, слушали шум дождя? Нам было радостно вдвоём. Ты помнишь? Мы были счастливы.
— Да, я помню, — беззвучно, одними губами, ответила Юлия.
И вдруг почувствовала, как её стан обнимает жаркая нетерпеливая рука. Взбудораженная кровь горячей волной ударила ей в лицо.
Они стояли, не двигаясь, не сближаясь, и всё же у Юлии ощущение было такое, словно их тела на мгновение слились в любовном объятии.
Она нашла в себе силы отодвинуться от Цепиона и, стараясь унять охватившую её дрожь, произнесла с укором:
— Квинт, мы не можем. Теперь — всё иначе. И ты это знаешь.
Он тут же молча отошёл в глубь комнаты.
— Я рада, что ты не разучился понимать меня, милый.
— Не называй меня «милым». — Голос Цепиона звенел злобой. — Теперь — не называй.
— Квинт, я только хотела… — Желая как-то загладить свою вину перед ним, Юлия шагнула к нему, но он протестующе протянул обе руки, останавливая её.
И Юлия вдруг поняла, что отныне между ними пролегла пропасть и что образ юноши, которого она когда-то любила, с каждым днём будет становиться всё более далёким, чужим и в конце концов исчезнет навсегда. Но, видят боги, ей так не хотелось терять его!
 
— Надеюсь, ты будешь счастлива с Помпеем. — В голосе Цепиона, вопреки произнесённому им пожеланию, искренности Юлия не услышала.
Он мрачно взглянул на неё и, не прощаясь, вышел из комнаты.