Любовь и удача
Что ж, кое-что из этого сбудется. Я уже вижу, как все шепчутся у меня за спиной, но говорят совсем не то, о чем я мечтала.
Наконец я дошла до увитой плющом беседки в дальнем конце сада – укрытия вроде библиотеки, только на свежем воздухе, – и села там, скрестив ноги. Под строгую юбку выданного мамой платья подуло холодом. Я проверила телефон и чуть не ахнула, увидев новое сообщение:
ТЫ ГДЕ??????????????????
Лина.
Лина и восемнадцать вопросительных знаков. Я на всякий случай дважды их посчитала. Это был очень-очень плохой знак. Обычно Лина писала, как школьная учительница из девятнадцатого века, которая впервые увидела телефон: каждое предложение начинала с большой буквы, не пренебрегала точками, смайликов почти не добавляла. Восемнадцать вопросительных знаков для Лины – чуть ли не богохульство. С таким же успехом она могла бы встать посреди службы в церкви и начать выкрикивать ругательства в мегафон. Она не просто сердилась: она была в бешенстве.
Я нажала «ответить» и поспешно вбила максимально размытый ответ: «Извини, сейчас не могу разговаривать. По уши в свадьбе:(».
У меня все лучше получались размытые ответы. И избегать звонков я научилась мастерски. Грустный смайлик посмотрел на меня с осуждением.
– Что? – огрызнулась я. – Между прочим, я не отвечаю на ее звонки по уважительной причине.
Я не говорила с Линой, потому что не могла. Она слишком хорошо меня знала и сразу поняла бы по голосу, что дело нечисто, а я не желала – категорически не желала – рассказывать ей про Кабби по телефону. Уж лучше пусть Лина осуждает меня вживую, лицом к лицу. Я многим хотела с ней поделиться. Она ничего не знала о Кабби, так что придется пересказать события всего лета.
Осталось только прилететь в Италию, разобрать чемодан и излить душу, ничего не утаив. Я уже знала, как Лина отреагирует. Сначала придет в ужас, потом растеряется, а потом ее внезапно посетит гениальная идея, как мне пережить будущий год, и она примется убеждать меня в том, что все образуется.
По крайней мере, так я себе это представляла.
* * *Кабби впервые заговорил со мной на пятый день после нашего переезда в Сиэтл. Я готовила вафли. Точнее, взятку в виде вафель, и давалось мне это нелегко. Арчи с Уолтером отвечали за распаковку коробок на кухне и каким-то образом умудрились превратить ее в пещеру ужасов, полную ловушек. Я споткнулась о хлебопечку, уронила целую коробку яиц, а на голову мне упала упаковка пергаментной бумаги. Но когда тесто разлилось по форме и от вафельницы пошел ароматный дымок, я подумала: «Оно того стоило!»
Я втянула носом воздух. Вафли должны были получиться идеальными. Это был мой пропуск на утреннюю прогулку, куда Иэн наотрез отказывался меня брать. Ну кто будет кричать «Пошлавонотсюда!» человеку с целой тарелкой горячих вафель? Даже если этот кто-то хочет произвести впечатление на своих новых друзей.
– У тебя тесто в волосах.
Вот первое, что мне сказал Кабби Джонс. Согласна, звучит не очень романтично, но мне тогда было всего двенадцать, и я еще не понимала, чем Кабби привлек мое внимание. Еще не знала, как назвать это чувство.
Я вытерла челку кухонным полотенцем, и Кабби подошел ближе, вдыхая аромат вафель. Когда он был уже футах в пяти от меня, я наконец поняла, что в нем такого особенного.
– Твои глаза! – ахнула я, отбрасывая полотенце. Они были разного цвета.
Его улыбка погасла.
– Гетерохромия. Генетическая штука. Ничего странного.
– Я и не говорила, что это странно. Дай взглянуть! – Я схватила его за руку и притянула к себе. – Серый и синий?
– Фиолетовый, – поправил меня Кабби.
Я кивнула:
– Да. Он мне особенно нравится. Будь мы героями научно-фантастического фильма, я бы сказала, что именно в нем скрыты твои силы.
Он широко распахнул глаза, а потом улыбнулся и медленно, негромко рассмеялся. В тот момент я поняла, что на мальчишек можно смотреть по-разному: так, как я делала это всю жизнь, и вот так, когда голова начинает слегка кружиться, а в формочке в виде Микки-Мауса подгорает вафля.
* * *Проводы молодоженов прошли до смешного плохо. Мало того что мой самый старший брат выпил лишнего и успешно поджег розовый куст, так еще и оператор номер два никак не мог удачно щелкнуть жениха с невестой, и нам пришлось повторять действо снова и снова, пока у нас не закончились хлопушки и даже самые жадные до съемок гости не начали роптать.
– Автобусы прибывают завтра в шесть тридцать утра ровно! – крикнула тетя Мэл, когда Дядя Номер Три уносил ее на руках в отель. Подол платья тянулся за ними по земле, подметая конфетти и пустые оболочки хлопушек. Проводы устроили для галочки: новобрачные, как и все остальные, собирались ночевать в особняке Росс.
– Наконец-то все закончилось, – тихо проворчала мама, устало приглаживая волосы. Макияж у нее расплылся, и от этого глаза казались смазанными.
Мы молча поплелись за ней вверх по зеленой лестнице. Поднявшись на наш этаж, мы зашли в тесную комнатку. Хотя нас было пятеро, включая двух студентов-футболистов, которые могли бы соперничать по габаритам с юным Кинг-Конгом, тетя Мэл выделила нам самый крошечный номер в отеле.
Стены украшали обои в цветочек, и койки моих братьев занимали чуть ли не все пространство. По сути, комната представляла собой узкий коридорчик с чередой кроватей вдоль стены. Причем проход был завален барахлом моих братьев: фантиками от конфет, спутанными проводами и целой горой кроссовок. Я называла это все «братской солянкой».
Мне удалось первой забежать в ванную. Я заперлась и включила самый мощный напор воды. Вообще я не собиралась принимать ванну, но мне хотелось заглушить грохот в комнате. От путешествий всей семьей у меня болела голова.
Я сняла «платье риелтора», натянула просторную футболку и черные пижамные штаны и стала как можно медленнее чистить зубы.
– Мне надо пописать, сестренка! – закричал Уолт, колотя по двери. – Писать, писать, хочу пи-и-и-и-и-исать!
Я распахнула дверь, чтобы он заткнулся.
– Милая песенка, – съязвила я. – Обязательно ее запиши.
Он юркнул в ванную:
– Знал, что тебе понравится.
Я вышла, осторожно переступая через капканы кроссовок, забралась на кровать и завернулась в одеяло, словно в кокон. Мне хотелось поскорее уснуть. Хоть на время обо всем забыть. Последние десять дней меня спасал только сон. Начиная с того дня, когда Иэн ворвался ко мне в комнату и заявил, что я испортила ему жизнь. Ему! Как будто это Иэну придется весь год избегать Кабби и его знакомых. Живот у меня скрутило, как выжатые простыни.
– В чем состоит твой коварный план? Будешь носить мою футболку, пока я не забуду, что она моя? – Голос Иэна проник под одеяло, и я высунула голову. Он что, разговаривал со мной?
Мама набивала свой чемодан, будто индейку на День благодарения, Арчи лежал на кровати лицом вниз, как был, в костюме. Иэн восседал на горе подушек с одним наушником в ухе и смотрел на меня.
– Ты сам мне ее дал, – нахально ответила я. Это была особенно удобная футболка с черными рукавами и воротом и с надписью «ПАХНЕТ ЕДИНСТВЕННОЙ ПЕСНЕЙ NIRVANA, КОТОРУЮ ТЫ ЗНАЕШЬ» [7] печатными буквами.
– «Дал» – это синоним для «не помешал совершить набег на комод и похитить самую мягкую футболку»?
В точку.
– Можешь забрать, – отозвалась я.
Иэн со мной разговаривает. Разговаривает. Со мной. У меня в груди зажглась искорка надежды.
– Ты хоть поняла шутку? – спросил он, взбивая кулаком одну из подушек. Его волосы были собраны в неопрятный пучок. Очевидно, он так и не посмотрел видео «Как завязать крутой пучок по-мужски», которое я ему скинула.
– Иэн, помнишь, я сидела с тобой на Флит-стрит и мы прослушали весь альбом Nevermind? Весь, от начала до конца. Как я могла не уловить шутку?
У Иэна был период увлечения Nirvana. Мы устроили три вылазки по тематике группы, включая поездку к дому, в котором провел детство Курт Кобейн. Я даже согласилась нарядиться в Кортни Лав на Хеллоуин, хоть мне пришлось надеть тиару и никто не мог понять, кого я изображаю.