По заданию губчека (Повесть)

Была в городе и промышленность — мельницы, лесопилки, маслобойка, кустарные мастерские с десятком рабочих и учеников — «рашпилей». Работали по двенадцать часов, получая через день по полтиннику, в субботу — по рублю. Такая жизнь засасывала хуже Хомутовского болота на окраине, вместе с крючниками шумели по воскресеньям в трактирах и кабаках. Когда в пятом году железнодорожники вышли на первомайскую демонстрацию, на Крестовой, купеческой улице, их разгоняли не только жандармы, но и натравленные лавочниками и купцами крючники, такие вот рабочие-кустари и «рашпили».
В первую мировую войну сюда эвакуировали из Прибалтики заводы «Рено», «Феникс», «Рессора». Появились новые рабочие, которых на мякине было уже не провести, эти свое место в надвигающихся событиях понимали.
А хозяева города все еще думали, что Рыбинск прежний, замордованный и полупьяный. В феврале семнадцатого года полицмейстер Ораевский приказал не печатать в местной газете телеграмму о революции в Петрограде. Но революцию было уже не остановить самому рьяному полицмейстеру.
После Октября в городе расформировали Двенадцатую армию, артиллерийскими орудиями и снарядами, винтовками и патронами, воинским снаряжением и обмундированием забили все склады. Были в армии и большевики, но многие сразу же уехали устанавливать Советскую власть дома, на родине. А вот офицеры оставались. В начале восемнадцатого года показалось им, что их час настал. Неумолимо сокращался хлебный паек, а слухи распространялись по городу удивительные, сведущие люди говорили, что благодетельный купец Калашников закупил сто тыщ пудов муки и хотел бесплатно раздать ее населению, но большевики запретили.
Всколыхнулись обыватели, шинкари, подрядчики и шпана. Науськанные монархистами, эсерами и меньшевиками, разоружили два красногвардейских отряда, начались грабежи, погромы.
Большевики поняли — дело идет к открытому мятежу. В конце января восемнадцатого года в Петроград ушла телеграмма: «Во имя революции немедленно дать отряд матросов для ликвидации беспорядков, представляющих угрозу Советской власти в Рыбинске».
В город направили сотню матросов-добровольцев под начальством Михаила Лагутина, революционера-большевика родом из Ярославской губернии, участника Кронштадтского восстания моряков. В специальный состав из четырех классных вагонов и двух товарных погрузили пять пулеметов, несколько ящиков ручных гранат и «цинков» с патронами, три десятка резервных винтовок. На платформу поставили легковой «паккард», на котором укрепили еще один «максим».
До самого Рыбинска поезд шел без задержек, на зеленый свет. На вокзале матросов ждали с оркестром, со знаменами, не обошлось и без митинга. Не любил Лагутин выступать, спросил секретаря укома Варкина, зачем он все это затеял.
— Так надо, товарищ Лагутин, потом объясню. Ты людям скажи, как там красный Петроград…
После митинга матросы, к которым присоединились красногвардейцы и группа солдат из местного гарнизона, с оркестром впереди, развернутым строем через весь город направились к хлебной бирже, где было решено разместить отряд. Городские обыватели, поеживаясь от холода, стояли вдоль улиц молча, хмуро и неприязненно смотрели на колонну, над которой поблескивали штыки.
В комнате на третьем этаже биржи собрались депутаты-большевики из местного Совета, командиры красногвардейских отрядов, большевики из полкового комитета.
Расставив караулы и разместив матросов, Лагутин начал совещание:
— Рассказывайте, товарищи, что у вас происходит? В декабре здесь уже были питерские матросы, навели порядок. Что опять случилось, почему такая паника?
— Из-за пустяка бы не вызывали, товарищ Лагутин, — сердито заговорил секретарь укома Варкин, низкорослый, быстрый в движениях. — Третий месяц как революцию сделали, а у нас все по-прежнему: в городе власть у думы, в уезде — у земской управы.
— А Совет? Куда Совет смотрит?
— В Совете засилье меньшевиков и эсеров, а они с думой и управой душа в душу живут, дважды проводили резолюции с осуждением большевиков за захват власти… Нет хлеба, сахара, такая спекуляция кругом, что рабочему человеку за кусок хлеба хоть последнюю рубаху снимай. И это еще не все. В городе стоит полк тяжелой артиллерии. Офицеры чего-то ждут, а солдаты кто пьянствует, кто население грабит да на базаре обмундирование со складов сбывает.
 
— Что же, среди солдат большевиков нет?
— Есть, как нет. Если бы не они, то сегодня на вокзале ваш бы отряд не с оркестром встречали, а пулеметами — офицеры подбивали солдат разоружить вас. Мы ведь этот парад по городу устроили, чтобы все видели — и у нас, большевиков, сила есть…
Выступления других участников совещания убедили Лагутина, что действовать надо немедленно и решительно. Поднявшись, оправил ремни и заговорил, загибая пальцы на руке:
— Предлагаю следующий план. Первое — расформировать артиллерийский полк и создать из него хотя бы один батальон бойцов, преданных Советской власти. Второе — распустить Совет и провести выборы в новый, в Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Без депутатов-крестьян нам порядка в уезде не навести. Третье — разогнать к чертовой матери и буржуазную думу, и помещичью управу. Четвертое — временно всю власть в городе и уезде передать революционному комитету. И последнее — все склады у купцов, лавочников и фабрикантов обыскать, продовольствие реквизировать и передать населению. Окончательно установить Советскую власть в городе можно только так!..
За дверью послышались крики, топот, кто-то угрожающе сыпал отборной бранью. Оттолкнув матросов-часовых, в комнату вошел высокий военный в офицерской шинели, с кавалерийской шашкой на боку. Был он заметно пьян, лицо злое, заносчивое. Оглядев собравшихся, требовательно спросил, покачиваясь на ногах:
— Кто тут у матросни за главного?
— А ты кто такой будешь? — Лагутин сел за стол, закурил.
Военный смерил его тяжелым, мутным взглядом, выдвинул на середину комнаты стул, неловко опустился на него и, закинув ногу на ногу, заявил:
— Комиссар полка тяжелой артиллерии Дулов! Член партии социал-революционеров с пятого года!
— С чем пожаловал, комиссар? По какому поводу гуляешь с утра? — спросил Лагутин.
— Ходят слухи, твоя матросня приехала в Рыбинск разоружить мой полк, свой большевистский порядок навести. Так вот знай — если сунетесь к казармам, разнесу биржу артиллерией, камня на камне не останется.
— Ты пьян, Дулов, — спокойно сказал Варкин. — Пойди проспись, потом разговаривать будем.
Эсер качнулся в его сторону, презрительно выдавил:
— Ты мной не командуй, большевичок! У меня свои командиры есть. Скажи спасибо, что до сих пор на свободе гуляешь.
Лагутин не выдержал, ткнул папиросу в пепельницу, вплотную подошел к Дулову:
— А ну, сволочь, сдай оружие!
Дулов выкатил глаза, судорожно схватился за эфес шашки:
— Да я тебя сейчас на куски…
Вытащить шашку из ножен он не успел — в комнату ворвались матросы, содрали с него ремни с шашкой, во внутреннем кармане нашли взведенный браунинг. В коридоре обезоружили солдат из охраны Дулова — эти даже не сопротивлялись.
Со скрученными за спиной руками Дулов матерился, стращал:
— Ну, матросня, доиграетесь. В полку узнают, что я арестован, — в порошок вас сотрут!
— Увести! — приказал Лагутин. — Посадить в подвал под дамок, пусть протрезвится.
Дулова увели. Секретарь укома неуверенно обратился к Лагутину:
— Может, зря погорячились? Теперь в полку шум начнется, как бы и впрямь по городу шрапнелью не шарахнули.
— Да, эсеров у нас много, — согласился председатель полкового комитета, другой солдат молча кивнул.
 
— Может, извиниться перед этой сволочью, а с утра похмелить?! — не на шутку разозлился Лагутин. — Что сделано, то сделано. Я сейчас же еду в полк.
— Один? — настороженно спросил Варкин.
— Почему же один, «паккард» у нас семиместный.
Секретарь укома поднялся на ноги:
— Я с тобой, товарищ Лагутин.