Песнь крови
– Я слышал, он вам вскоре понадобится снова.
Северянин отчетливо замялся, прежде чем взял сверток и развязал его своими изуродованными руками. Ткань упала, и перед нами явился меч непривычного вида: одетый в ножны клинок длиной в добрый ярд и прямой, в отличие от кривых сабель, какие предпочитают альпиранские солдаты. Одинокий выступ выгибался вдоль рукояти, образуя гарду, и единственным украшением оружия было простое стальное навершие. Эфес и ножны были усеяны множеством небольших зарубок и царапин, говорящих о том, что мечом непрерывно пользовались в течение многих лет. То было отнюдь не церемониальное оружие, и у меня голова пошла кругом, когда я вдруг осознал, что это – его меч. Тот меч, что он принес на наши берега. Тот меч, что сделал его Убийцей Светоча.
– Так вы хранили его у себя?! – с отвращением бросил я Аруану.
Толстяк холодно взглянул на меня.
– Это было самое меньшее, чего требовала моя честь, господин мой.
– Благодарю вас, – сказал Аль-Сорна прежде, чем я успел сказать еще что-то пренебрежительное. Он взвесил меч на руке. Гвардейский капитан приметно напрягся, когда Аль-Сорна выдвинул клинок из ножен примерно на дюйм [1] и попробовал лезвие пальцем. – Остер, как и прежде.
– За ним ухаживали как следует. Регулярно смазывали и точили. У меня при себе еще один небольшой подарок на память.
Аруан протянул руку. На ладони у него лежал одинокий рубин, хорошо ограненный камень средних размеров. Это наверняка был один из самых ценных камней в семейной сокровищнице. Я знал, за что именно Аруан так ему благодарен, но очевидное почтение, которое он испытывал к этому дикарю, и тошнотворное присутствие этого меча по-прежнему чрезвычайно меня раздражали.
Аль-Сорна, похоже, растерялся и покачал головой.
– Губернатор, я не могу…
Я подступил ближе и вполголоса произнес:
– Он оказывает вам куда большую честь, чем вы того заслуживаете, северянин. Ваш отказ оскорбит его и запятнает вашу честь.
Он на миг устремил на меня взгляд своих черных глаз, потом улыбнулся Аруану.
– Я не могу устоять перед подобной щедростью.
Он взял камень.
– Я сохраню его при себе навсегда.
– Надеюсь, что нет! – рассмеялся в ответ Аруан. – Человек хранит драгоценности только до тех пор, пока не понадобится их продать!
– Эй, вы там! – донесся голос с судна, стоящего у причала неподалеку от берега, внушительной мельденейской галеры. Судя по количеству весел и ширине корпуса, то было торговое судно, а не один из их знаменитых боевых кораблей. Коренастый человек с окладистой черной бородой, капитан, судя по красной повязке на голове, махал нам, стоя на носу. – Ведите Убийцу Светоча на борт, вы, собаки альпиранские! – кричал он с любезностью, свойственной мельденейцам. – Довольно копаться, отлив упустим!
– Нас ждет корабль, который доставит вас на острова, – сказал я узнику, собирая свои пожитки. – Капитана лучше не сердить.
– Так, значит, это правда? – сказал Аруан. – Вы отправляетесь на острова, чтобы сразиться за даму?
Тон его мне очень не понравился: в нем было многовато благоговения.
– Это правда.
Он обменялся коротким рукопожатием с Аруаном, кивнул капитану охранявшего его отряда и обернулся ко мне:
– Идемте, сударь?
* * *– Слышь, писака, может, ты и первый в ряду тех, кто лижет пятки вашему императору, – капитан корабля ткнул меня пальцем в грудь, – но тут, на корабле, император – я. Сиди на месте, или всю дорогу простоишь привязанным к мачте!
Он проводил нас в нашу «каюту»: отгороженный занавеской кусок трюма у носа судна. В трюме воняло солью, трюмной водой и лежащими там грузами: прилипчивая, отвратительная смесь фруктов, вяленой рыбы и многочисленных специй, которыми славится Империя. Я с трудом сдерживал тошноту.
– Я – господин Вернье Алише Сомерен, императорский хронист, первый среди мудрейших, уважаемый слуга императора, – отвечал я, хотя платок, которым я зажимал рот, делал мою речь несколько неразборчивой. – Я еду как посол к владыкам кораблей и как официальный сопровождающий императорского узника. Ты будешь обращаться со мной почтительно, пират, а не то на борту в мгновение ока окажутся двадцать гвардейцев, которые высекут тебя на глазах у твоей команды.
Капитан подался ближе. Невероятно, но его дыхание смердело сильнее, чем воздух в трюме.
– Значит, у меня будет двадцать один труп, которые я скормлю косаткам, как только мы выйдем из гавани, писака!
Аль-Сорна потыкал ногой один из свернутых тюфяков, лежащих на палубе, и огляделся.
– Меня все устраивает. Нам понадобятся пища и вода.
Я ощетинился:
– Вы всерьез предполагаете ночевать в этой крысиной норе? Это же отвратительно!
– Поживите в темнице. Там крыс тоже хватает.
Он обернулся к капитану:
– Бочонок с водой на баке?
Капитан провел по бороде коротким и толстым пальцем, изучая взглядом высокого – несомненно, прикидывал, не издевается ли тот над ним и сумеет ли он его убить, если понадобится. На северном альпиранском побережье есть поговорка: лучше повернись спиной к кобре, но не к мельденейцу.
– Так это ты – тот самый, кому придется скрестить мечи со Щитом? На Ильдере против тебя ставят двадцать к одному. Как ты думаешь, стоит ли мне рискнуть хотя бы медяком, поставив его на тебя? Щит – лучший клинок на Островах, на лету муху пополам рубит.
– Такая известность делает ему честь, – улыбнулся Ваэлин Аль-Сорна. – Итак, бочонок?
– Там он. По фляге в день на человека, и не больше. Я не стану обделять команду ради таких, как вы. Есть можете из общего котла, коли не побрезгуете такими, как мы.
– Едал я с людьми и похуже. Если понадобится лишний человек на веслах, я в вашем распоряжении.
– А что, доводилось уже грести?
– Один раз.
– Без вас управимся, – хмыкнул капитан. Он повернулся, чтобы уйти, и буркнул через плечо: – Через час отходим, не путайтесь под ногами, пока не выйдем из гавани.
– Дикарь с островов! – кипятился я, распаковывая свои пожитки, раскладывая перья и чернильницу. Я убедился, что под моим тюфяком не прячется какая-нибудь крыса, сел и принялся составлять письмо к императору. Я намеревался сообщить ему во всех подробностях о том, как меня оскорбили. – Знайте: отныне ему не найти пристанища ни в одной альпиранской гавани!
Ваэлин Аль-Сорна сел, привалился спиной к корабельному борту.
– Вы знаете мой язык? – спросил он, перейдя на свой северянский.
– Я изучаю языки, – ответил я на том же наречии. – Я бегло говорю на семи языках Империи и могу объясниться еще на пяти.
– Впечатляет. А на сеордском говорите?
Я поднял взгляд от письма.
– На сеордском?
– Сеорда-силь Великого Северного леса. Слышали про такой народ?
– Мои сведения о северных дикарях не отличаются полнотой. Впрочем, я и не вижу причин восполнять упущенное.
– Вы так довольны своим невежеством – а ведь вы человек ученый…
– Думаю, что могу сказать от лица всего своего народа: нам всем было бы лучше, если бы мы не ведали о вас и поныне.
Он склонил голову набок, пристально меня разглядывая.
– Я слышу в вашем голосе ненависть.
Я ничего не ответил. Мое перо стремительно бегало по бумаге: я составлял стандартное вступление для письма к императору.
– Вы его знали, не так ли? – продолжал Ваэлин Аль-Сорна.
Перо остановилось. В глаза ему я смотреть не желал.
– Вы были знакомы со Светочем.
Я отложил перо и встал. Вонь трюма и близость этого дикаря внезапно сделались невыносимыми.
– Да, я его знал, – проскрежетал я. – Я знал его как лучшего из нас. Я знал, что он станет самым великим императором из всех, кого когда-либо видела наша страна. Но я ненавижу тебя не поэтому, северянин. Я ненавижу тебя оттого, что Светоч был мне другом, а ты его убил.
И я побрел прочь и взобрался по трапу на палубу, впервые в жизни жалея, что я не воин, что руки мои не бугрятся мышцами и сердце мое не твердо, как камень, что я не могу взять меч и осуществить кровавую месть. Но все это было мне не по силам. Тело мое было подтянутым, но не сильным, разум проворным, но не безжалостным. Я не был воином. Отомстить мне было не дано. Все, что я мог сделать для друга – это стать свидетелем смерти его убийцы и написать официальное завершение его истории, дабы угодить императору и оставить истину на вечное хранение в наших архивах.