Грибификация: Легенды Ледовласого (СИ)
Люба, пожалуй, не ошиблась, когда назвала Плазмидову колдуньей, больше всего старуха напоминала именно лесную ведьму из древних славянских сказок.
Впечатление ведовства усиливал огромный и невыразимо уродливый деревянный посох, именно он и издавал тот мерный стук, напугавший Хрулеева. Посох был выше самой Плазмидовой раза в полтора, это был изогнутый тонкий ствол какого-то дерева, весь в наростах и зазубринах, но покрытый благородным блестящим лаком. Вершина посоха оканчивалась распластанным вверх витиеватым корневищем, таким образом, фактически Плазмидова таскала с собой целое перевернутое небольшое деревце.
Несмотря на огромные размеры и зловещий вид, посох, однако, был не лишен изящества и даже некоей изысканности. Он навевал мысли о древнем мастере-столяре, который шел по лесу и вдруг застыл пораженный красотой дерева. Потом мастер, влюбившийся в дерево, лихорадочно выкапывал его, резал, кромсал, оставляя целым корневище, чтобы создать безумный артефакт, достойный жреца или волхва.
Посох, судя по всему, действительно был очень древним, явно не младше гордо опиравшейся на него хозяйки, местами он почернел от времени, но лак хранил благородную древесину от распада, и Плазмидова опиралась на посох твердо, без всякой опаски.
На Плазмидовой был посеревший от времени длинный медицинский халат, местами запачканный красно-бурыми пятнами, тощая старческая шея была замотана многочисленными шерстяными шарфами. Одной рукой Плазмидова опиралась на посох, в другой руке у нее был старинный чемоданчик, типа тех, в которых хранили дуэльные пистолеты аристократы девятнадцатого века.
— Добрый вечер, — поздоровалась Плазмидова. Голос у нее дребезжал, как будто в горло старухи было встроено дрожащее жестяное ведро, но говорила она четко и громко, — Как самочувствие? Вы не простужены? Страдаете какими-либо сердечно-сосудистыми?
Плазмидова прислонила свой посох к железному столу, раскрыв древний чемоданчик, она поставила его на стол рядом с прикованным Хрулеевым и запустила в чемоданчик длинные бурые пальцы без ногтей.
Через секунду из чемоданчика были извлечены огромные толстостекольные очки. Плазмидова неторопливо надела очки на нос, увеличение очков было столь мощным, что глаза старухи за стеклами теперь занимали, как казалось, половину лица, это делало ее еще более уродливой. Эти глаза быстро и профессионально осмотрели прикованного к столу подобно подопытному лягушонку Хрулеева.
— Любочка, простите меня, пожалуйста, дорогая, но ведь я просила вас много раз — не пичкайте больных перед операцией репентеанестетиками. Я применяю местное обезболивание, а ваша отрава, несмотря на краткосрочность своего действия, тем не менее, циркулирует в крови больного еще в течение трех-четырех часов. Стоит ли говорить, что сочетание местной анестезии и того вещества, которое вы совершенно варварским способом ввели в шею этого человека, создает коктейль, потенциально порождающий совершенно нежелательные эффекты, как в сердечно-сосудистой системе, так и невралгического характера.
Собственно, вы ведь вообще не врач, Любочка, у меня здесь нет даже медицинской сестры. Простите меня, но все ваши действия совершенно непрофессиональны и наносят вред, — Плазмидова извлекла из чемоданчика пару засаленных медицинских перчаток и стала очень медленно натягивать их на кривые пальцы, руки у нее дрожали, — Вот например, я вижу, что больной только совсем недавно принял горячую ванну, а теперь лежит здесь совершенно голый.
Но, позвольте, тут же холодно, температура воздуха в операционной не выше пяти градусов тепла. От резкого перепада температуры из тепла в холод testiculus больного втянулись и сжались. Вы еще больше усугубили положение, напугав больного, как вам должно быть известно из школьного курса биологии у самцов млекопитающих от испуга testiculus втягиваются, иногда они даже могут уйти в брюшную полость или в пах.
Это совершенно нормальная реакция организма на опасность, но оперировать в такой ситуации, как вы сама понимаете, затруднительно. Поэтому я требую, Любочка, я неоднократно говорила это Герману, чистую теплую операционную и никакого стресса для больного перед операцией, — Плазмидова наконец натянула не слишком чистую перчатку на руку и принялась за вторую, — Еще мне нужен толковый помощник, я уже стара, вижу плохо, и руки у меня дрожат. При всем моем уважении, мне нужен человек с медицинским образованием, хотя бы ветеринар, а не вы, Любочка.
Я уже не говорю про освещение, если лампы опять погаснут когда я буду резать — я вполне могу случайно вскрыть больному бедренную артерию, и тогда больной вероятно умрет от кровопотери в течение нескольких минут. Но самое главное, я ведь вообще не хирург, Любочка, дорогая, я теоретик, не практик. Конечно, как говорил римский ритор Квинтилиан, учиться никогда не поздно, но в моем возрасте овладевать знаниями все сложнее.
Плазмидова теперь надела обе перчатки, она извлекла из чемоданчика наполненную водой грелку и положила Хрулееву на пах, горячая грелка жгла кожу, Хрулеев застонал.
— Вообще то перед операцией следует наоборот охлаждать операционную зону, — сообщила старуха Хрулееву, — Но ваши testiculus совсем втянулись от холода и страха, а мне совершенно необходимо их видеть для успешного проведения операции, поэтому прошу вас немного потерпеть и извинить нас за доставленные неудобства. Если бы только Герман прислушался к моим требованиям...
— Плазмидова, вы хотите меня достать или что? — Люба определенно разозлилась, даже раскраснелась от злобы, старуха тем временем ухмылялась, судя по всему, она действительно хотела достать собеседницу, и это ей вполне удалось. Люба наконец убрала пистолет с груди Хрулеева, поставила на предохранитель и сунула в кобуру, возможно она боялась в пылу спора пристрелить Плазмидову.
— Послушайте, Плазмидова, мы с вами и Германом обсуждали все это на прошлой неделе. Нет, у нас здесь нет ни одного человека с медицинским образованием кроме вас. Нет, кроме вас заниматься очищением новичков некому. Нет. У нас нет хорошего освещения, генератор скоро сдохнет, а другого у нас нет. И, кстати, Герман запретил вам использовать анестезию вообще, очищающийся адепт по замыслу Германа должен страдать.
Плазмидова нагло извлекла из чемоданчика ампулу с анестетиком и вскрыла ее, по воздуху распространился резкий медицинский запах. Достав шприц, Плазмидова стала набирать обезболивающее из ампулы.
— Любочка, помогите мне, пожалуйста. Возьмите из моей сумки спирт и чистую марлю, и обработайте промежность больного. Я думаю, мы его уже достаточно прогрели и теперь необходима дезинфекция операционной зоны, — как ни в чем не бывало заявила старуха.
Люба, убрав грелку с паха Хрулеева, занялась обработкой, в помещении теперь запахло спиртом.
— И вообще... — обиженно продолжала Люба, — Герман требует, чтобы очищаемому от скверны удаляли вообще все, а не только эти... Как вы их там называете, тестокалос...
— Testiculus, — поправила Плазмидова, — Шизофрения.
— Что вы сказали?
— Шизофрения, классический случай. У Германа.
Люба мрачно покачала головой:
— Я не могу защищать вас вечно. Вы кончите жизнь в Молотилке, Плазмидова.
Но старуха только вновь усмехнулась:
— Я уже очень стара, Любочка. В моем возрасте вещи выглядят совсем иначе, чем в юности, и Молотилка уже не кажется такой страшной.
Хрулеев почувствовал, как в пах вонзилась игла с анестетиком.
— Подумать только, чем я занимаюсь на старости лет, — вздохнула Плазмидова, — Я не говорила вам, Любочка, меня ведь хотели выдвинуть на Нобелевскую премию по химии в 1962. Но КГБ засекретило тогда все результаты моих работ, в Стокгольм меня не пустили, и премию получили эти пижоны — Перуц и Кендрю. Интересно, живы ли они сейчас и чем занимаются? Я вот например в Оредеже, выполняю работу, достойную сельского ветеринара. Человеческая судьба это, все же, такая странная штука.
Действие паралитического яда наконец прошло, Хрулеев вновь обрел контроль над телом и речью в полном объеме. Для начала он попытался вырваться, Хрулеев зарычал и попробовал разорвать сковавшие руки и ноги жгуты, вырвать проклятые железные штыри, к которым он был примотан. Он изогнулся всем телом, как эпилептик во время припадка, но жгуты держали крепко.