Всемирный следопыт, 1928 № 10

Процесс вытаскивания сети разочаровал меня. Я почему-то представлял себе, что сеть будет рваться от множества трепещущей рыбы. На самом же деле мы вытащили с версту сети, а в лодке лежала небольшая кучка омулей, не более сотни штук.
Работа шла очень медленно. Утренний холод пронизывал. Привычные руки рыбаков, вытаскивающих мокрую сеть, — и те посинели от холода.
Во вторую половину сети попалось несколько более рыбы, но все же, когда мы, наконец, добрались до плавающего маяка, обозначавшего конец сети, омулей в лодке лежало не более двухсот пятидесяти штук, попавшихся на протяжении более 800 саженей.
Рыбаки говорили, что улов можно считать хорошим. У них нередко бывали случаи, что за ночь попадалось лишь несколько штук. По их словам, редко выдавались ночи, когда в сеть попадалось до тысячи омулей.
Башлык сказал, что чуть ли не с каждым годом лов падает и что он помнит еще уловы прежних давних лет, несравненно более обильные.
Я заговорил с рыбаками о хищническом промысле на Селенге и указал им на хищничество, как на главную причину падения промыслов на Байкале.
Рыбаки, однако, не хотели соглашаться со мной. Они как бы извиняли хищников, говоря:
— Все люди кушать хотят, а омуль… он переводится сам собою. За ним гоняются не только люди, его жрут и бакланы и нерпы.
Маяк был вытащен. Надо было возвращаться. Все, в том числе и я, совершенно продрогший от холода, сели за весла. Башлык попрежнему встал у руля. Сырой туман все еще висел над Байкалом и берегов нигде не было видно.
Башлык оглянулся по сторонам, скомандовал: «пошел», и взял направление… Чем руководствовался он? Почему он знал, куда направить судно? Компаса у него не было, однако, он, не колеблясь, правил рулем.
Тяжелая лодка с трудом подвигалась против волны ветра. Озябшие рыбаки. дружно налегли на весла. Несмотря на холод, я вспотел уже через полчаса и устал — до того тяжело было длинное неуклюжее весло.
Поднявшееся солнце разом победило туман. Показался далекий берег, в стороне вынырнула церковь Посольска, и я убедился, что башлык с самого начала еще в тумане взял самое верное и точное направление.
25 верст на веслах против ветра и волны — какой это каторжный труд! Минутами мне казалось, что я больше не в силах грести. Ныла спина, руки болели. Недалеко от нас проплыли две ныряющих нерпы. Не будь я так измучен, как живо заинтересовался бы я этими морскими животными, почему-то водящимися здесь в центре великого материка Азии, в 2000 километров от океана. Теперь мне было все равно — я был слишком измучен и выбивался из сил, а проклятое самолюбие не позволяло отстать от рыбаков, привычных к своему делу. Стыдно было и перед молодой девушкой, которая гребла с равнодушием, точно это ей было вовсе не трудно. Уж невдалеке от берега башлык, должно быть, понял, что мне невмоготу. Снисходительно улыбаясь, сменил он меня, а на свое место к рулю поставил остроносого рыбака…
VIII. После лова..
Совсем высоко забралось яркое солнце, когда наша лодка, наконец, пристала к топкому берегу речки Исток. Странно было почувствовать под ногами твердую неподвижную землю после 15-часовой качки на крутых байкальских волнах.
Первым делом все бросились в кусты оправляться, а затем без понуканий, без ругани усталые рыбаки принялись вытаскивать и раскидывать на берегу длиннейшую мокрую сеть.
Мягко загромыхала по топкому лугу высокая двуколка. Толстый рыжебородый мужчина в странной поддевке подъехал к нашей сетовой лодке.
То был частник, купец из Верхнеудинска. Торг был быстрый, без лишних слов, без споров, без клятв и ругательств. На Байкале редко услышишь ругань вообще. Весь улов был сразу же куплен рыжим купцом по 17 копеек за омуля в круг. Рыбу быстро перекидали в двуколку и полили ее сверху водой из ведра. К другим лодкам подъезжали еще двуколки. Тут работали два купца. Сегодняшняя выручка оказалась сносной.
В нашей артели пришлось по 4 рубля с 8 копейками на брата. Деньги тотчас же разошлись по карманам; башлык получил двойной пай. Эта артель оказалась из дельных: она рассчитывалась строго за наличный расчет и не должала купцу, который навез в Исток много товара.
 
Впрочем, предприимчивый частник не зевал: лишь только его денежки разошлись по карманам, он тут же достал откуда-то увесистый кулек, наполненный заманчивыми произведениями Госспирта. Рыжий тут же продал вино по двойной цене за бутылку, нажив на этой маленькой операции только 100 %. Я заговорил с рыжим дельцом. Оказалось, что на все время летнего промысла он открыл в Истоке свою лавку, где рыбаки могли втридорога купить все, чего бы они только ни пожелали. По словам купца, местный кооперативчик слабо конкурировал с ним. Широкий кредит и расчет «кровавыми омулями», добываемыми тяжелым трудом, — вот в чем заключалась основа коммерции частника из Верхнеудинска. В этом глухом уголке такие вещи были еще возможны.
Я путешествовал по Прибайкалью уже порядочно. Мне необходимо было кое-что закупить, и покуда наша девка готовила завтрак, я отправился в лавку купца, расположенную неподалеку на холме.
На просторном дворе отвратительно пахло портившейся рыбой. На самом припеке сидели четыре молодые девки, нанятые рыжим купцом. Это были «чищалки». Они солили омулей.
Чувство брезгливого отвращения охватило меня. Тошнота подступала к горлу. Девушки сидели, окруженные жирными тухнувшими рыбьими внутренностями. Они работали попарно. Одна брала из кучи омуля, проворно надрезана его острым ножом в двух местах, выкидывала на землю беловатые внутренности, заключенные в жировой мешочек, и отбрасывала икру. Пальцами распластывала она омуля и бросала его соседке. Другая валяла распластанную рыбу в куче грязной соли, насыпанной на доске, и отшвыривала рыбу в другую большую кучу. Еще две девушки укладывали посоленную рыбу в логуны. Руки их, разъеденные солью, гноились. Пальцы были вымазаны омулевым жиром. Девушки сидели прямо на тухнувших рыбьих кишках и пузырях…
До сих пор все, что касалось промысла омуля, представлялось мне в каком-то ореоле поэзии и романтизма. Я видел лишь смельчаков, добывавших красивого омуля среди красот байкальской природы. Отчаянный Панфил, его товарищи-богатыри— неустрашимые воры реки Селенги, наконец, беспечные рыбаки, спавшие на середке черного рокочущего Байкала, — все это была красивая лицевая сторона медали, отмеченная подвигами смелости и бесстрашия… Какой резкий ошеломляющий контраст представляли собой четыре молодые труженицы, вдыхавшие отравленный воздух на душном дворе рыжего частника из Верхнеудинска! Гноящиеся пальцы, разъеденные солью и покрытые собственным гноем пополам с беловатым жиром омуля; платье, вымазанное в вонючих кишках и липкой икре, — вот обратная сторона медали, не кричащая о громких подвигах человеческой смелости!
* * *
Я вернулся к костру. Завтрак был готов. Круговая чаша с вином ходила по рукам и не миновала меня. Рыбаки перешучивались. Взрывы веселого смеха то-и-дело громко раскатывались над зеленым лугом. Таяли во рту вкусные, нежные кусочки испеченного омуля…
Зарумянившийся, испеченный на палочке омулек уже не был ни «смертельным», ни «кровавым»… Он просто был славной, вкусной рыбкой…
  
Олень — цирковой артист
 
Лошадь можно научить брать барьер без всадника; прыгают через веревочку собаки; даже кошку можно заставить брать препятствия, хотя прыгает она обычно с выражением чрезвычайного отвращения на мордочке и даже в кончике нервно вздрагивающего хвоста. Немецкие бродячие цирки в погоне за дешевой сенсацией придумали новый аттракцион — берущего барьер оленя. Странно видеть это величественное животное, рожденное среди призрачных огней северного сияния, покорно скачущие на корде через подставленные　 цирковыми дрессерами шесты.