Целитель. Новый путь
– Гарин!
Я оглянулся. Меня догонял топот Сёмы Горбункова, физорга всея школы. Обычно он, взирая на своих подданных, плативших по две копейки в казну ВЛКСМ, заметно важничал. Эта царственная привычка вызывала у меня улыбку, хотя «Симеон I» и не заносился особо. Но сегодня физорг выглядел жалко.
– Гарин, – выдохнул он, подбегая, – горим!
– Почти каламбур, – хладнокровно оценил я.
– Миш, вся надежда на тебя! – с чувством загудел Сёма, прикладывая к сердцу пятерню. – Школьная сборная по волейболу…
– Э, нет! – поднял я руки. – Все понимаю, сочувствую, но времени – ноль целых хрен десятых. Цейтнот, Сёма!
– Ми-иш, – басом заворковал Горбунков, – ты же а‑атличный нападающий! Так высоко подпрыгивать у сетки…
– Сём, – ласково парировал я, – даже не уговаривай.
– А мне что делать? – Хитрый Сёма добавил голосу плаксивой дрожи. – Марат из девятого «Б» слег с аппендицитом, а нам завтра в Ялту выезжать!
– В Ялту? – приподнял я бровь.
Горбунков, как завзятый менталист, тотчас уловил нотку интереса в моем вопросе.
– Ну, да, – небрежно заговорил он, помавая рукой. – Ялта, Южный берег Крыма, то, сё… Водичка в море, может, и холодновата, но Черное все еще синее!
– Не пой, красавица, при мне… – Я ворчливо тормознул басистую сирену. – Ладно, на что только не пойдешь ради школы родимой.
– Записывать? – счастливо уточнил физорг.
– Записывай, – отмахнулся я со вздохом. – А тренер кто?
– Наш Тиныч. – Сёма потряс мне руку и торжественно провозгласил: – Миша, Родина тебя не забудет!
Проводив глазами Горбункова, длинно вздохнул: «В том-то и дело, что Родина…»
Я не планировал операции в Ялте потому лишь, что не мог сыскать надежного прикрытия. За единственный выходной не управиться, а просто так срываться в Крым, посреди первой четверти… Ну, если хочешь привлечь к себе внимание бдительных чекистов, то почему бы и нет! Спасибо, обойдусь как-нибудь.
Зато выбраться в составе сборной… О‑о! Мечта нелегала.
«Вот только пальцам сегодня не повезет, – кисло усмехнулся я. Придется весь вечер долбить на «Ундервуде»…
Воскресенье 5 октября 1975 года, день
Ялта, улица Тимирязева
– Аут! – Резкий голос судьи загулял под высокими сводами.
Трибуны взревели. Счастливые и возмущенные вопли болельщиков смешались, переполняя спортзал сполохами бессильного огорчения или незамутненной радости. Диалектика!
Старшеклассники в красных майках весело мутузили друг друга, а команда в зеленом побрела с площадки, то вспыхивая запоздалой злостью, то угасая в унынии.
– Победила сборная школы номер пять из Ворошиловграда!
Я повесил вымокшее полотенце на шею и откинулся на спинку сиденья. Дюха раскорячился рядом.
– Подача у «красных» – блеск! – возбужденно отпыхивался он, приглаживая мокрые волосы. – Будто из пушки! «Зеленые» скачут, как кузнечики, а толку…
Глубокомысленно хмыкнув, я вытянул ноги поудобней.
– Эх! – Андрей смешно наморщил нос и шибко зачесал в затылке, лохматя полубокс. – Не везет мне с Крымом!
– Чё это, как Изя выражается?
– Да всё как-то не в сезон! Прошлый раз в Севастополь выбрались, на первенство. И когда? В марте! Миндаль цветет, а море серое и штормит. Никакой жизни! Сюда бы летом… – Дюха мечтательно сощурился. – Степь зеленая, море теплое… Красота! И девушки… В мини-бикини!
– Девушки, они и зимой девушки, – обнародовал я мысль, зевая и смазывая эффект.
– Ты чего, в автобусе не выспался? – фыркнул Жуков. – Полдороги дрых!
– Да не-е… – раззевался я. – Это от нервов.
Тринадцать часов в пути никого из сборной не вымотали, даже Валентина Валентиновича, нашего физрука. Все болтали, пели, жевали, глядели в окна автобуса, а когда умаялись степью любоваться – заснули и похрапывали до самого Симферополя. А с раннего утра – в бой! За кубок! За спортивную честь школы! За…
– О, Тиныч идет!
Физрук в синей спортивке и дефицитных кроссовках бодро взбежал к нам на трибуну. Бумаги в его руке смахивали на белую, встопорщившую перья птицу, что вырывалась из цепких пальцев, готовая вспорхнуть.
– Привет, кого не видел! – выдохнул Тиныч, мостясь, и оживленно затараторил: – Ну, что? Сыграли мы очень достойно, я даже удивился. В полуфинал вышли! Это надо же, а?
– И «красным» продули! – съехидничал Жуков.
– Ну, да, уступили, – чистосердечно признал физрук, тут же вдохновляясь, – но у ворошиловградцев действительно сильная команда, сыгранная как вокально-инструментальный ансамбль!
– Всё как по нотам, – вторил я.
– Я и говорю… Короче, дело к ночи. В пять общее построение, награждение – и свободны. Талоны на ужин взяли? Молодцы… Так, что-то я еще хотел сказать… А! Завтра выедем попозже. Автобус, конечно, не «Икарус» интуристовский, ну так… дареному «ЛАЗу» в радиатор не смотрят! Хе-хе…
«Чтоб ты понимал, Тиныч, – притекли ко мне невеселые думки. – Тебе же не придется клянчить деньги у спонсоров, чтобы вывезти мальчишек на турнир – к девяностым как раз на пенсию выйдешь. А может, и не заведутся спонсоры…»
– Валентин Валентинович, чуть не забыл, – встрепенулся я. – А можно мне сегодня отлучиться?
Физрук энергично кивнул, сгребая свои бумаги.
– Только чтоб к отбою успел, а то там комендант строгий. Ровно в одиннадцать гостиницу на ключ – и фиг достучишься!
Андрей подался ко мне.
– Кто она? – зашипел придушенно.
– Шатенка, по-моему. Или блондинка? Не помню уже, – вбросил я инфу. – Главное, обхват груди и бедер – девяносто шесть, талии – пятьдесят пять! Дальше сам фантазируй.
Дюха с Тинычем загоготали, а девятиклассники из нашей команды смущенно подхихикивали, ерзая в соседнем ряду.
– Ладно, побежал я, – вскочил физрук, хлопая себя по коленям. – А вы смотрите, шеи не натрите!
– Че-ем? – вытаращился Дюха.
– Ленточками «серебряных» медалек! – рассмеялся Тиныч.
Тот же день, позже
Ялта, Форосский парк
Сучок под ногами предательски треснул, и я застыл без движения, как в игре «Фигура, замри!».
Грузный охранник меланхолически прошлепал по тропинке мимо, наряженный в мешковатый «камок». Пахнуло дешевым табаком и одеколоном «Шипр».
«Небось «Приму» смолит», – подумал я, отмирая.
Мои черные треники и олимпийка сливались с любой тенью, а на голову я натянул самодельную «балаклаву» – нечем в сумерках сверкать. В общем, каждую мелочь предусмотрел, даже темные нитяные перчатки, но потряхивало меня изрядно.
Санаторий «Форос» не для простых партийцев, здесь отдыхает среднее звено, вроде первых секретарей обкомов или работников киевского ЦК. Ну и охрана тутошняя под стать курортникам. Зевнешь – повяжут и упакуют.
На четвереньках залезая в можжевеловую рощу, я набрал полную грудь зыбкой свежести. Благорастворение воздухов. Морской бриз доносит запахи соли и йода, а степные ветра навевают полынную горечь.
Из глубокого сумрака за аллеей моргнул красный огонек, и я припал к корневищам, поневоле вдыхая терпкость опавшей хвои. На каменные плиты аллеи выступил детина в камуфляже и в обычных кедах.
– Первый – Седьмому, – прошипела рация. – Доложить обстановку.
– Седьмой – Первому. Происшествий нет, нарушителей режима не обнаружено, – отрапортовал детина. – Следую к главной аллее.
– Первый – Седьмому. Принято. Конец связи.
Охранник сунул увесистую рацию в чехол на поясе и бесшумно зашагал по аллее, скрываясь из виду. А ведь я чуть было не вышел на него… И куда смотрел?
Присев за ноздреватым валуном, огляделся. Спальный корпус мирно белел за кипарисами, путавшими тени. Отдыхающие бродили по аллеям и ухоженным дорожкам, степенно беседуя или погружаясь в одинокую задумчивость. Иные вышагивали с женами, сухонькими или капитальными дамами в возрасте – мода на «папиков» еще не настала, а за «аморалку» могли и с должности снять.
Я искал Егорычева, бывшего первого секретаря Московского горкома, коммуниста умного, честного и совестливого. Пять лет тому назад Николай Григорьевич попал в опалу, и его место тут же занял пройдошливый Гришин. А Егорычева, пострадавшего за правду, отправили «в ссылку» – послом СССР в Данию. Недолюбливал Леонид Ильич нарушителей чиновничьего устоя всех времен: «Сиди и не высовывайся!»