Драгоценности Медичи

– Быть может. Мне нужно кое-что выяснить. Если я прав, такие баснословные драгоценности могли принадлежать либо музею, либо представителю прославленной династии, либо крупному коллекционеру.
– ... а наша тетушка не подпадает ни под одну из этих категорий. Вы забываете, что красивая и ловкая женщина, способная действовать с размахом, может выудить все что угодно у влюбленного идиота.
– Это лишь одна из гипотез. Если это так, драгоценности действительно были украдены, а затем спрятаны с целью выждать, пока вы смиритесь с их потерей, или тайком проданы какому-нибудь богатому и неразборчивому любителю, готовому щедро оплатить грязную сделку. Был ли произведен тщательный обыск в апартаментах вашей тетушки?
– По моей просьбе нотариус взял это на себя, и я должен сказать, что новые владельцы не посмели протестовать, наверняка из страха перед полицией...
– Не говорите так, Эврар! – воскликнула его супруга. – По словам мэтра Бернардо, они, напротив, охотно согласились на это и были крайне удручены тем, что их могут принять за воров, тогда как наша тетушка проявила такую щедрость по отношению к ним. Нотариус со своими клерками буквально перевернул и там все вверх дном. Это его собственные слова.
– Вы, дорогая моя, настолько глупы, что готовы поверить любой паршивой собаке, стоит той заскулить!
– Мэтр Бернардо излишней чувствительностью не страдает, однако он сказал, что убежден в их искренности.
– Возможно, он их сообщник! Прекратите болтать глупости...
Не желая знакомиться с очередной главой «печальной жизни мадам Достель», Морозини резко вмешался:
– Для начала дайте его адрес! Я намерен посетить его...
– Зачем? – взвился муж. – Он уже все рассказал, и я не вижу, что нового он может сообщить. Мы уже все выяснили с ним.
– Отношения с нотариусами являются составной частью моей профессии. У меня есть соответствующие навыки, поэтому я умею задавать правильные вопросы.
– Как вам угодно! И вы... вы надеетесь достичь цели быстро?
На сей раз Морозини не сумел сдержать улыбки.
– Кто может это знать? Понадобится несколько лет или несколько дней, если удача будет на моей стороне. Розыск такого рода большей частью оказывается делом весьма деликатным...
– И как... как дорого мне это обойдется?
Улыбка Альдо стала презрительной.
– Определенный процент от продажи драгоценностей, поскольку в ваши планы, как я полагаю, не входит оставить их себе. Я не частный детектив и не намерен отказываться от всех своих дел, целиком посвятив себя вам. Вы должны проявить терпение...
– Я понял! Что ж, придется мне потерпеть в надежде, что рано или поздно мне удастся кое-что выручить за эти побрякушки, – вздохнул Достель, закрыв шкатулку и взяв ее под мышку.
Его жена испустила тихий стон, задевший самые чувствительные струны в душе Морозини.
– Если вы не дадите мне слова ничего не предпринимать, я сразу откажусь помогать вам. Ожерелье является вещественным доказательством. Сверх того, я готов заняться этим делом для того, чтобы ваша супруга могла сохранить эти драгоценности... и чтобы доставить удовольствие мадемуазель дю План-Крепен.
Невозможно было выразить яснее, что, если бы речь шла об одном Достеле, ему осталось бы предаваться своим раздумьям и сожалениям. Глава департамента понял это сразу. И Альдо без труда разгадал брошенный на него злобный взгляд собеседника, который в то же время бормотал, что обещает исполнить это требование. Он выглядел как бульдог, вынужденный отдать кость.
С похвальным намерением разрядить заряженную электричеством атмосферу маленькая мадам Достель осмелилась задать вопрос:
– Мари-Анжелин сказала нам, что вы венецианец, кня... мсье? Это так необычно!
Альдо заметил, что она осеклась на его титуле, несомненно, из опасения пробудить желчный темперамент супруга, ненавидевшего аристократические привилегии. И он улыбнулся понимающей улыбкой:
– Отчего же, мадам? Нас больше трехсот тысяч, и мы делим эту честь с теми, кто родился в Венеции, но больше там не живет.
– Говорят, у вас так красиво!
– Конечно, я тут немного пристрастен, но возражать не стану. В наш город часто приезжают на медовый месяц, – лукаво добавил он.
– Свой медовый месяц мы провели в Роморантене! – вмешался муж, которого явно раздражали эти сентиментально-туристические рассуждения. – Не знаю, известно ли вам, но это также город у моря, где есть замок и красивые дома. Зачем искать далеко то, что имеешь у себя?
– Очарование одного места не лишает очарования другого... и, если мне повезет, вы сможете сравнить. Равно как и с другими городами. К примеру, Брюгге великолепен!
Обрадованный тем, как слегка заблестели ореховые глаза мадам Достель, Морозини распрощался с супругами, вялую руку пожал, несравненно более приятную поцеловал, вышел на лестничную площадку, быстро спустился по лестнице с пятого этажа на первый (в доме не было лифта) и, оказавшись на улице Лион, вновь увидел солнце, которого ему так не хватало в квартире Достелей, обращенной окнами на север. Хотя эта широкая магистраль была застроена хорошими домами, здешние обитатели, к несчастью, оказались между Лионским вокзалом и железнодорожной веткой Бастилии, поэтому их атмосферу часто отравлял паровозный дым, а уши страдали от бесконечных свистков локомотивов. Но цена за жилье была умеренной, главное же, Достель – как ему рассказали! – выбрал это место из-за относительной близости к Министерству социального обеспечения, [2] расположенного на набережной Рапе. Он мог, таким образом, ходить на работу пешком и возвращаться домой тем же манером, что давало существенную экономию для бюджета.
Очень характерно для подобного типа – заботиться только о себе, не думая о том, что молодая жена обречена на соседство с вокзалом, наиболее благоприятным для реализации парижских грез, ведь именно оттуда отправляются в солнечные страны, где приятно жить, – на Лазурный Берег, Итальянскую Ривьеру, в Венецию и другие места, способные удовлетворить влюбленное в красоту воображение, тогда как Виолен этих радостей была лишена, но зато ей приходилось вдыхать тошнотворные испарения...
По улице в поисках клиента медленно проезжало такси. Морозини остановил его и, взглянув на часы, велел отвезти себя на улицу Альфреда де Виньи: он обещал вернуться к обеду, и для нотариуса уже не оставалось времени. С ним можно будет повидаться ближе к вечеру.
По дороге он вернулся в мыслях к чете Достель и оценил собственное поведение. Поначалу ему несомненно льстила роль галантного кавалера, готового ринуться на поиски ради удовольствия очаровательной женщины, которой достался невозможный муж, но теперь, перед лицом собственной совести, он вынужден был признать, что никакая сила не смогла бы удержать его от охоты за столь необычными драгоценностями. Он был уверен, что когда-то уже видел их, возможно, на другом портрете. Но когда и где? Время создания и происхождение их не вызывали сомнений: шестнадцатый век и, несомненно, Флоренция. Однако его память, обычно безотказная, не желала двигаться дальше – возможно, потому, что была утомлена делом, которое и привело его в Париж нынешней весной по просьбе комиссара Ланглуа. Альдо познакомился с ним в прошлом году, когда велось следствие о краже «Регентши», [3] обнаружившее тайную деятельность видной персоны высшего парижского общества, скончавшейся при забавных обстоятельствах, которым был обязан своей славой президент Феликс Фор. Замешанная в преступлении дама полусвета обладала весьма сомнительной репутацией и была, несомненно, связана с воровским миром. Вскоре выяснилось, что жилище этого элегантного, красноречивого, образованного, богатого и вхожего в лучшие дома холостяка превратилось в огромную шкатулку для коллекции драгоценностей, доставленных сюда из самых разных стран Европы, причем все они – без единого исключения – в один прекрасный день или прекрасную ночь исчезли из мест своего привычного обитания. Некоторые из них – отнюдь не самые заурядные! – стали проблемой для главы Сыскной полиции, воззвавшего к глубоким познаниям своего бывшего подозреваемого, Альдо Морозини, с которым он поддерживал теперь наилучшие отношения. И князь-антиквар действительно сумел опознать многие украшения, давно покинувшие футляры августейших особ или давних друзей. Однако все эти разыскания потребовали довольно напряженной работы мозга. В этом-то и была, вероятно, причина неожиданного провала в памяти.