Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков

Развлекались они, впрочем, недолго: к тому времени, когда обоих повязали, выяснилось, что изнахратить они успели не так уж и много, всего 90 ассигнаций. Оба моментально заработали себе клеймо на лоб, кнут и вечную каторгу – но, поскольку дурацкое дело нехитрое, у них очень быстро появились последователи. Работавшие, правда, на коленке, кустарнейшим образом.
Но очень быстро, в конце того же 1771 года, на горизонте замаячила гораздо более серьезная шайка, не собиравшаяся размениваться на мелочи и корябать поодиночке ассигнации государственной работы. Речь уже шла о выпуске исключительно своих, что было откровенной конкуренцией с государством – а такого ни одно государство терпеть не может…
Однако давайте по порядку.
Жили-были в России два родных брата, отставной капитан Сергей Пушкин и его старший брат Михаил, коллежский советник (штатский чин, приравненный к полковнику), состоявший советником Мануфактур-коллегии. (Дальние родственники нашего великого поэта, увы, в семье не без урода.) Именно к ним и заявился приехавший в Россию ловить удачу подданный прекрасной Франции Луи Бротарь и без всякой дипломатии поинтересовался: месье, разбогатеть хотите? Быстро и резко?
Оба братца хотели, и еще как. Тогда француз предложил не особенно и хитрый план: не возиться с исправлением государственных денег в сторону увеличения номинала, а заказать за границей «ассигнационные штемпели» (то есть клише), украдкой ввезти их в Россию, напечатать ровным счетом 300 тысяч рублей, а потом, не зарываясь, свернуть предприятие.
Братья, что характерно, согласились без малейших колебаний. (Между прочим, к тому времени они должны были иметь определенную репутацию, позволяющую думать, что особенно ломаться они не станут, – не зашел же Бротарь наугад в первый попавшийся дом? Так и в полицию загреметь недолго. Что-то он о них должен был знать заранее…)
Уже самостоятельно братья завербовали вице-директора Мануфактур-коллегии с интересной фамилией Сукин (он и не особенно-то сопротивлялся, честно говоря). Зачем им Сукин понадобился? Вообще-то версия у меня есть: поскольку этот тип (по нынешним меркам замминистра) имел доступ к казне своего ведомства, то скорее всего ему и предстояло выгребать оттуда пачками настоящие деньги, подменяя их фальшивками. Так гораздо безопаснее, чем распространять самим по ассигнации…
В общем, пайщики-концессионеры решили не зарываться: нашлепать ровно триста тысяч, а потом уехать в Швейцарию, купить там особнячки и зажить панами. Если жить относительно скромно, не купать певичек в шампанском и не болтаться по игорным домам что ни день, таких денег должно было хватить надолго. (Ну, а в случае нужды клише ведь оставалось под рукой…)
Бротарь быстренько отправился в голландский город Амстердам, где имелись мастера на все руки (да и от России с ее жутковатой Тайной канцелярией, поменявшей название на Тайную экспедицию, но не ставшую от этого белой и пушистой, подальше).
Подходящего гравера, готового за хорошие деньги изобразить хоть черта в ступе, он подыскал быстро. И по каким-то своим причинам не стал давать ему в виде образца настоящие ассигнации, хотя и имел их с собой, – а решил отдать копии, которые заказал местному же художнику.
Вот мастер кисти оказался гораздо сообразительнее непритязательного гравера. То ли он немного соображал по-русски, то ли просто догадался, что к чему, и заказ имеет мало общего с изящными искусствами. И нахально потребовал взять его в долю – а то в Амстердаме полиция на каждом углу, только свистни…
Пришлось взять. Сергей Пушкин, к тому времени тоже приехавший в Амстердам «на лечение», изготовленное клише и типографские шрифты одобрил. Купил бричку, велел сделать в ней тайник, спрятал туда все причиндалы и отправился в Россию, исполненный самых радужных мечтаний…
Вот только на границе его вежливо, но твердо тормознули и объявили, что придется какое-то время задержаться: лично против господина капитана никто ничего не имеет, но, вот уж печальное совпадение, только что поступил новый циркуляр о борьбе с контрабандой, и всех приезжающих досматривают самым тщательным образом, без оглядки на чины и звания…
 
Отставного капитана сыскари взяли, как говорится, на понт. Не было никакого циркуляра. Просто-напросто господин Сукин давно уже предавался нешуточным душевным терзаниям. С угрызениями совести это не имело ничего общего: он попросту боялся запороться и прекрасно знал, что ему в этом случае светит. О своей роли в предстоящей негоции он, понятно, умолчал: с честнейшими глазами заявил властям, что о злодейских умыслах Пушкиных узнал чисто случайно, чуть ли не у двери подслушал, а потому считает своим гражданским долгом…
Его пока что оставили на свободе, о злоумышленных братьях моментально донесли Екатерине, и она лично стала руководить операцией. Бричку Пушкина моментально разобрали на мелкие винтики – как говорилось в одном знаменитом фильме, «что один человек сделал, другой завсегда разломать сможет». Естественно, обнаружили и тайник, и его интересное содержимое. Пушкин наверняка кричал, что знать ничего не знает, а бричку в таком вот виде и купил – но в дискуссии с ним вступать не стали, все и так было ясно: отправили под конвоем в Петропавловскую крепость, куда быстренько определили и Михаила. Вскоре там же оказался и Сукин, наивно надеявшийся отсидеться в сторонке, – брательники его моментально заложили, узнав, по чьей милости оказались на нарах…
Поскольку именно Сергей Пушкин и был признан самым деятельным членом «международного преступного сообщества», с ним и поступили круче всех: лишили чинов и дворянства, поставили на лоб клеймо «В» (вор) и отправили на вечное заключение в один из острогов Астраханской губернии. С Михаилом обошлись чуточку гуманнее: клеймить не клеймили, но чинов и дворянства лишили тоже и отправили на вечную ссылку в Енисейск. Имения и все прочее, движимое и недвижимое, конфисковали у обоих и передали ближайшим наследникам. Мало того, обоих лишили и фамилии, повелев их впредь именовать в официальных бумагах «бывшими Пушкиными».
(Вообще-то это была старая практика, еще времен Анны Иоанновны – отправленным в Сибирь или другие места «навечно», как правило, меняли фамилии (так что потом, когда наступила амнистия, многих так никогда и не удалось отыскать). После падения Бирона его было велено именовать «Бирингом», а в документах появилась формулировка «бывший дом бывшего Бирона»).
Сукин дворянином не был, а потому и лишать его оказалось нечего – но все чины с него сняли и отослали на вечное поселение в Оренбургскую губернию – в те времена жуткая глухомань. Екатерина велела достать и француза Брольи. Что было проделано очень быстро: русские разведчики, работавшие в Амстердаме под дипломатическим прикрытием, сцапали его чуть ли не на улице и переправили в Россию. С французом и вовсе не церемонились: как следует отодрали кнутом, заклеймили, вырезали ноздри и сослали на «вечные работы» в Нерчинские заводы, где он и сгинул. Французы, хотя и прослышали об этом, никаких нот протеста предъявлять не стали: у них самих подобных аферистов и по тюрьмам сидело, и на свободе разгуливало немерено, так что французская полиция отнюдь не печалилась оттого, что русские их от очередного избавили. Надо полагать, вовсе даже наоборот.
Кончилось все тем, что Екатерина велела изъять из обращения 75-рублевые ассигнации (с тех пор в России кредиток с таким номиналом больше и не выпускалось). Как легко догадаться, саму по себе подделку бумажных денег это не особенно и затронуло – продолжалась распрекрасным образом. Некий француз Шпаниоле (снова эти французы!) заказал себе в Амстердаме инструменты и клише (снова этот Амстердам!) – но в Россию благоразумно не поехал, обосновался в германском Любеке и принялся там печатать двадцатипятирублевки. Но трудился недолго – вскоре на него вышла русская разведка, и по ее наводке полиция Любека предприимчивого француза замела вместе с его домашней «фабрикой» в 1776 году. Не исключено, что именно из-за этого случая в 1777 году старые ассигнации в 25 рублей были изъяты из обращения и введены другие, нового образца, имевшие гораздо лучшую степень защиты.