Не будь дурой, детка! (СИ)

— Обойдетесь! — мрачно и решительно сказала Горянова вслух, выходя из такси. — Ничего моего больше никто не получит!
И начинать нужно было сегодня, не откладывая. Поднимаясь в лифте наверх, Горянова набирала папин номер на телефоне.
— Доброй ночи, доча! — обрадовался в трубку Александр Айгирович. Ты как там?
— Нормально, пап! Я в городе, хочу завтра прийти тебя проведать с мамой.
— Приходи! Только тебе… — он запнулся на мгновение… — не сложно будет?
— Не сложно! — спокойно уверила Горянова. — В конце концов, дележа любовника не предвидится. Я с пола еду не поднимаю.
Александр Айгирович что — то хмыкнул неопределенное.
— Приходи! Там мама скучает. И Эля тоже…
— Ага! — согласилась Горянова. — Завтра приду! Ждите!
И спокойно открыла дверь, входя. Следующий звонок она мстительно сделала около двенадцати ночи, когда расслабленная после душа лежала на своем диванчике.
— Спите, Роман Владимирович?
— Горянова, у тебя случилось что — то? — обеспокоенно зазвучал в трубке сонный голос шефа.
— Нет!
— Тогда какого… ты меня будишь?
— Я решила Вам сообщить, что завтра в гости зайду.
— И?!
— Да так, я подумала, что, может быть, вам прибраться будет нужно… Грязь, знаете ли, убрать, пыль протереть, домашним зверькам намордники надеть…
— Каким животным, Горянова? С ума сошла? Иди спать!
— Иду, Роман Владимирович! Сладких сновидений!
  
Глава 7
 
В девять часов утра, когда оголтелый и уже заранее уставший офисный народ, измучившийся с самого ранья от невероятной жары и того, что отпуск еще не скоро, медленно просачивался в двери, Горянова уже вовсю колдовала. Маленькая такая перестановочка, затеянная Даринкой, поражала в самое сердце. Во — первых, ее стол, из которого услужливо были вынуты все бумаги, личные вещи савеловской зайки и сложены немилосердно в мусорные пакеты с розовыми и голубыми завязочками, был отодвинут в сторону и упакован в шикарный чехол с весьма оригинальной крупной надписью: «Блядям царским место сие не полагается». Раскрасневшаяся Горянова, орудуя мебельным степлером, как раз вносила последние упаковочные коррективы. Во — вторых, на его месте под ловкими руками двух мебельных сборщиков выросло что — то несуразно — приторное, ибо этот белый стол, на столешнице которого примостилось приклеенное семейство фарфоровых зайчиков, явно домогавшихся друг друга, назвать рабочим столом не приходило в голову. Надо сказать, что эту развратную фарфоровую композицию Горянова в приступе дикого смеха купила как — то по случаю открытия в их городке семейного сексшопа и засунула в офисную кладовку до поры, которая, как оказалось, настала. Как верно говорится, всему в жизни есть место и время…
Налетевший на застывшего в дверях офиса Маркелова Лешка Селифанов заинтересованно протянул:
— Чего там? Застыл?
Тот сразу не ответил, лишь потом, посторонившись, давая товарищу обзор творившегося безобразия, добавил вполголоса:
— Армагедец вернулся! Горянова порядки наводит. Радует, так сказать, офисный глаз непрозрачными намеками.
— Привет, Даринка! — оторопело кивнул Лешка.
Но Горянова, заканчивая гениальные преобразования, только головой кивнула в ответ, увлеченно закрепляя последними скобами чехол над своим столом так, чтобы надпись была видна издалека и отчетливо читалась. Закончив работу, она любовно погладила написанное, потом подошла к белому «зайкиному» столу и, предупредительно погрозив пальцем развратным пушистикам, сказала громко:
— Спид — чума 21 века! Савелову от меня большой привет! — а потом поспешила царственно удалиться.
— Может, дождешься нетленной Ромашкиной реакции? Весело же будет! — запоздало кинул ей вслед Маркелов.
Даринка обернулась:
— Зачем? Восторг начальства предпочитаю переживать на расстоянии.
И только нервное цоканье горяновских каблуков по лестничным пролетам как — то резко контрастировало с лучезарной улыбкой, все еще не сходившей с ее губ.
Прошло целых пятнадцать минут. Горянова уже вполне спокойно выруливала на проезжую часть с подземной парковки, а «восторг начальства» почему — то запаздывал. Существенно запаздывал. Даринка с предвкушением ждала чего — угодно: ста пятидесяти разгневанных савеловских звонков, например, или хотя бы ехидного сообщения в ватсапе от Ольки или, в крайнем случае, от Резенской, с пересказом событий в лицах и картинах, но телефон подозрительно молчал. Молчал и молчал. Даринка даже положила его рядом с коробкой передач, чтобы быть во всеоружии, потом, дрожа от ожидания, сунула его на приборную панель, а когда нетерпение достигло своего пика, снова кинула на сиденье рядом с собой. Но он предательски молчал. Вот сучок!
 
— А на работу, господин Савелов, надо приходить вовремя! — с досадой выговаривала приборной панели Горянова, искренне терзаясь неизвестностью.
Ехать дальше было почти невозможно. Непонятная рассеянность, столь несвойственная девушке в привычной жизни, обволакивала, всерьез лишая разума. О том, что с ней творится реальная дрянь, Горянова осознала, когда в последнюю минуту дала по тормозам, запоздало сообразив, что еще немного, и пролетела бы перекресток на красный свет.
— Ааааа! — сипло выдохнула Даринка, вцепившись в руль мертвой хваткой, словно он был единственным спасением.
Всю ту минуту, что горел красный свет, она часто дышала, пытаясь прийти в себя и верно понимая, что ей просто необходимо где — нибудь благоразумно переждать в безопасности, пока внутреннее возбуждение не схлынет, явив свету ее привычно холодный и расчетливый разум.
Впереди, метрах в трехстах, переливалась вывеска вполне приличного кафе, судя по всему, уже открытого. Загорелся зеленый. Горянова начала движение, осторожно проехав перекресток, и заблаговременно включила поворотник, перестраиваясь в крайний правый ряд, чтобы припарковаться недалеко от кафе… как вдруг… Как перед ней появился визжавший тормозами серебристый ниссан, она так и не поняла. Все произошло за какое — то невероятно короткое мгновение. Визг, кружение, нога на тормозе и страшный удар. Не свой. А серебристой красавицы машины, врезавшейся в ограждение и на глазах Даринки сжавшейся в гармошку. То ли дым, то ли пар, то ли пыль, мгновенно окутавшие лобовое стекло и ощущение нереальности происходящего… И время. Остановившееся время. А потом побежавшее с невероятной скоростью. Стук сердца, как стук секунд… Жива… Не пострадала… Со стороны странной, словно раздвоенной реальности ворвались истошные крики, с тротуара побежали люди, кто к серебряной исковерканной груде металла, кто наоборот, подальше, поддаваясь инстинкту самосохранения, ибо в кино обычно за столкновением еще следует взрыв… Было очень страшно открыть дверь и не побежать вслед за теми, умными и дальновидными людьми. Но Дарина, прогнав оцепенение и кое — как выбив из себя остатки животного страха, все — таки открыла дверь и шагнула вперед.
Горянова не была первой. Впереди уже суетились люди, кто — то в сторонке снимал происходящее на телефон, а двое немолодых мужчин, наверное из машины справа, безуспешно пытались открыть изувеченную дверь. Впервые Горянова не знала, чем помочь. Она обошла металлическое месиво, чтобы увидеть водителя и хотя бы подбодрить его, рука уже привычно тянулась к телефону, забывая, что его нет, что он, вполне вероятно, по инерции скатился с кресла на пол во время торможения, а в голове все равно вспоминались номера экстренных служб, как Дарина увидела ее… В разбитом проеме водительской двери нереально красивым, но смертельно бледным видением застыло лицо юной девушки. Судя по всему, лет восемнадцати. Нежная кожа, алые накрашенные губы и такие же яркие красные капельки от мелких резаных ранок, больше напоминавшие безумный арт, и глаза, глаза пронзительной зелени, в которых больше не было жизни… Еще мгновение назад эта девочка жила, мечтала, надеялась, а потом все… Все это закончилось. Закончилось, не успев, по большому счету, начаться… Странное марево появилось перед глазами Горяновой. Оно повисло дымчатым полотном, словно, как в языческие стародавние времена, отделяя одно пространство от другого. И что — то неуловимо ледяное шагнуло вперед, захватывая неумолчный остаток человеческого тепла. И это было невероятно реально. Горянова в страхе отшатнулась, чтобы этот странный холод другого мира не коснулся ее … Сейчас не коснулся. Внутри Даринки загорелась в венах, как оберег, азиатская бабушкина кровь. Вспомнился ее молитвенный шепот над детской кроваткой и дым от сожженной травы, которым бабушка отпугивала злых степных духов.