Время собирать камни. Том 2
Тот удивленно посмотрел на меня, а потом кивнул головой.
– А когда, господа генералы, немецкий флот оказался приведенным к состояния «шока и трепета», – продолжил я, – на месте событий появились летательные аппараты вертикального взлета и устроили побоище десантной флотилии. – Я выбрал из пачки несколько фотографий. – Вот, посмотрите.
– Каракатица какая-то… – со скепсисом сказал Антон Иванович, рассматривая фото Ка-29. – И как, позвольте вас спросить, она летает с винтом сверху, а не спереди или сзади, как у приличных аэропланов?
– Наклон винта создает тягу вперед, вбок или назад по желанию пилота, – пояснил я. – Эта «каракатица», как вы изволили ее назвать, несет до ста двадцати пудов различного вооружения, включая ракетные снаряды малого калибра и тридцатипудовые авиабомбы, – генералы невольно открыли рты, – и по скорости превосходит лучшие современные аэропланы раза в два.
Сказав это, я прикусил язык. Ну, кто, елы-палы, меня тянул за язык? Сказал вот слово «современные», а не «лучшие иностранные». Но, как говорится, слово не воробей… Надо впредь следить за собой…
И я продолжил:
– А вы знаете, уважаемый Антон Иванович, это самая «каракатицы» так впечатлили уцелевших германских солдат, что они прозвали их «мясниками» и «ангелами смерти». А вы говорите, «каракатица»… Вон, спросите у Михаила Дмитриевича, – я повернулся в сторону внимательно слушавшего нашу беседу генералу Бонч-Бруевичу, – ему уже довелось полетать в качестве пассажира на таком вот вертолете.
Тот подтвердил:
– Да, господа. Все, что сказал сейчас полковник Бережной – истинная правда. Мне действительно довелось совершить перелет из Петрограда на флагманский корабль адмирала Ларионова. Скажу лишь одно: поражение Германии – теперь лишь вопрос времени.
– Сдаюсь, сдаюсь, Михаил Дмитриевич, – улыбнулся Деникин, шутливо поднимая руки, – сто двадцать пудов бомб – это и в самом деле серьезно. А сколько, позвольте узнать, аппаратов участвовало в операции?
– Шестнадцать, – сказал я, – восемь ударных и восемь вооруженных транспортных. Именно высадившись с такого аппарата на полузатопленный линейный крейсер «Мольтке», мои люди взяли в плен командующего немецкой эскадрой адмирала Шмидта и все руководство 26-го пехотного корпуса…
– Эх, если бы такие аппараты были у меня в Карпатах в 1915 году… – с горечью сказал Деникин, – тогда моим «железным стрелкам» не пришлось бы класть головы под огнем австрияков. Тридцатипудовые бомбы – подумать только! Мы бы могли просто разметать их всех и двигаться походным маршем на Будапешт и Вену.
Я кивнул, и тут в беседу вступил генерал Марков:
– А позвольте вас спросить, господин полковник, где были изготовлены столь замечательные аппараты?
– Господин генерал, – чуть заметно улыбнулся я, – не задавайте мне неудобных вопросов, и вы не получите лукавых ответов. Скажу только одно – информация о том, где и когда изготовлена наша военная техника, является величайшей военной тайной России. Как-то так!
Тот оделил меня серьезно-задумчивым взглядом.
– Вообще-то по образованию я тоже артиллерист, как и Антон Иванович, в свое время мне довелось закончить Константиновское артиллерийское училище, но по роду службы мне больше приходилось заниматься другими вопросами…
Тут я понимающе кивнул, показав Маркову, что мне известна его работа в русской разведке.
– Так вот, Вячеслав Николаевич, я никогда не видел ничего подобного. Хотя информация о новых, пусть даже опытных образцах боевой техники, появившейся в армиях мира, к нам поступала своевременно… А тут вы со своими «неудобными вопросами». Не знаю, не знаю… – Он покачал головой.
Вопрос опять, что называется, с подвохом. Сказать правду я, естественно, не мог, а потому лишь развел руками, показывая, что раскрыть эту тайну перед господами генералами не в моей власти.
– Господа, о происхождении нашей боевой техники я в данный момент ничего вам сказать не могу. Еще раз повторю то, что вы прекрасно понимаете и без меня: подобные образцы вооружения, как правильно сказал Сергей Леонидович, являются уникальными, а потому секретными. Я и так проявил к вам доверие, дав ознакомиться с фотографиями этой техники. Надеюсь, что никто из вас не побежит рассказывать об увиденном здесь представителям иностранных держав? Ведь у России есть только два настоящих союзник: ее же собственные армия и флот. И бывший государь, забыв об этом, подвел страну к краю пропасти. – Произнося последние слова, я посмотрел в глаза генералу Корнилову. Тот, не выдержав моего взгляда, отвернулся.
– Гм, господин полковник… – задумчиво сказал генерал Деникин, – ей-Богу, я уже внутренне готов продолжить службу в вашей армии. Надеюсь, что она не опозорит себя борьбой со своим же народом?
– Антон Иванович, нет никакой «вашей и «нашей» армии, – ответил я. – Все мы – солдаты России, желающие ее защитить. И вообще, нет необходимости повторять печальный опыт императорской армии, которая лет десять назад разъезжала по русским деревням и селам, занималась поркой крестьян и «скорострельно» приговаривала «врагов внутренних» к смерти. Русской армии с лихвой хватит врагов внешних. Ведь война с германцами еще не закончилась, да и германцы – не самые опасные из наших врагов…
– А скажите, господин большевик-полковник, – заговорил, наконец, генерал Корнилов, – не вы ли хотели превратить войну империалистическую в войну гражданскую и замириться с германцами?
– Нет, не мы, – сказал я твердо, – мы категорически против гражданской войны как таковой, считая ее самым страшным бедствием для государства. С этим вопросом вам надо обратиться к господину-товарищу Троцкому, который за подобные взгляды оставлен в новом правительстве без места. – Я обвел господ генералов внимательным взглядом. – А с германцами нам мириться все равно придется. Ни одна война не может продолжаться вечно. И при заключении мирного соглашения важен только один вопрос: на каких условиях?
– Но вы же, большевики, настаиваете на мире без аннексий и контрибуций, – не унимался Корнилов.
– Лавр Георгиевич, – ответил я, – скажем честно, наша армия сейчас совсем не в том состоянии, чтобы что-нибудь аннексировать и требовать контрибуций. Союзники же уже разделили Россию на сферы влияния, как какую-нибудь африканское королевство. Они ждут не дождутся, когда смута в России достигнет такого предела, когда можно будет беспрепятственно приступить к колонизации наших территорий. Вам, Сергей Леонидович, по роду своей деятельности следует знать о планах наших уважаемых союзников…
Генерал Марков зыркнул глазами на Корнилова и мрачно кивнул, подтверждая сказанное мною.
– Кроме того, – продолжил я, – не стоит путать лозунги и условия мирного договора, публичную политику и дипломатию. Все хорошо в меру. Государство должно уметь отстаивать свои интересы. Вооруженной силой на войне и дипломатией в мирное время. Иногда хороший дипломат стоит пары-тройки армий. Впрочем, давайте оставим дипломатию нашим дипломатам – у них своя работа, у нас своя. Как военные, мы должны думать сейчас о том, чтобы нанести неприятелю такое поражение, после которого он поймет, что лучший для него выход – пойти на мировую.
– А как же наши союзники по Антанте? – спросил неугомонный Корнилов. – Ведь сепаратный мир с Германией, какой бы он ни был выгодный для нас, покроет наше Отечество позором предательства.
– Господин генерал! – я, сам не желая того, повысил голос. – Меня прежде всего интересует выгода и польза для России! А если союзники, которые всю войну только тем и занимались, что предавали нас – если хотите, я докажу вам это с помощью документов – останутся у разбитого корыта, то это их проблемы. Помните, как говорил в свое время великий Суворов, который был отнюдь не большевик: «Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека; но я заключал доброе имя мое в славе моего Отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию…» Слова Александра Васильевича стали для меня девизом всей моей жизни. И поэтому обида разных там Черчиллей и Ллойд-Джорджей, Пуанкаре и Клемансо меня интересует в последнюю очередь…