За белым кречетом

— Все ловишь, Джологу,— со вздохом молвил Деменчук.— Сколько раз тебе говорил, нельзя теперь ловить соколов, совсем мало их осталось. Ученые не разрешают.
А я меж тем внимательно разглядывал балобана. Запомнились слова художника Горбатова: сокол этот лишь меньше размерами, но весьма похож на кречета. Да, удивительно красивые черные глаза, посадка горделивая, зубец на сизом клюве, грудь белая с продольными темными пятнами. Действительно, раз увидишь такого, никогда ни с кем не спутаешь. А уж тем более с рыжеглазым ястребом. Прав оказался Савва Михайлович Успенский. Эх, посмотреть бы мне сначала хотя бы на балобана, и не быть никогда той злосчастной ошибке...
Джологу пригласил в дом, угостил чаем. Прижимая руки к груди, стал винить себя, старого, что не может справиться с прежним азартом: места себе не находит, если заметит в небе знакомый силуэт птицы.
— Вот умру скоро,— улыбался Джологу,— и не буду больше охотиться. А пока чем мне заниматься? Был бы ястреб, стал бы я тогда мунушкером. Им-то охотиться не запрещают. Но ястребы не летают в горах, все соколы.
— Верно,— вмешалась в разговор старуха, жена Джологу, подававшая чай,— достать бы ему где ястреба, не стал бы он ловить соколов. Мунушкером бы стал, поймал бы мне лису на воротник.
— Лисиц не ястреб, а беркут ловит,— поправил ее Джологу, но Деменчук улыбнулся: «А ведь это идея». Более он ничего объяснять не стал, а поднялся и сказал, что пора ехать. Мы попрощались.
От поселка старого саятчи мы вновь покатили к туманившемуся озеру, но на этом визиты к киргизским сокольникам не закончились. Оказалось, что Деменчук знает всех мунушкеров Прииссыккулья. Увлекшись охотой сам, стал искать он товарищей по профессии, чтобы мастерству поучиться, опыт перенять. Но не сразу был он принят в мунушкерский круг. В Киргизии не принято эту охоту, как на Западе, афишировать. «В Австрии да Германии где-нибудь там, как фазана добыл, так сокольник вставляет окровавленное перо в шляпу, чтобы знали, кто он,— рассказывал Деменчук.— А тут самый лучший мунушкер обычно живет в ауле с самого края, чтобы не видели, когда ушел, когда вернулся, что принес». По вывешенной на просушку лисьей шкурке ему иной раз удавалось выйти на опытнейшего охотника. И разговора поначалу никакого не получалось. Это уже потом, когда присмотрелись к нему, почувствовали его заинтересованность в сохранении мунушкерского дела, рассказывал Деменчук, стали брать его на охоту в горы, делиться фамильными секретами...
Впереди показался Иссык-Куль, огромный и синий, как море. Дорога побежала вдоль северных его берегов, один за другим минуя аулы.
— К Омуру Худаймедаеву чайку попить зайдем,— сказал Деменчук.—Самый старый мунушкер. В 1913 году довелось ему поймать белого ястреба-туйгуна. Если узнает, что я проезжал и не зашел, крепко обидится.
Дом Омура стоял у дороги. Въехав во двор и никого не встретив, Деменчук уверенно зашагал через темные комнаты, приглашая следовать за собой. По всему чувствовалось, что бывать здесь ему приходилось частенько.
Омур сидел в тюбетейке и халате за низеньким столиком, скрестив ноги и держа пиалу с чаем, смотрел телевизор. Тут же были его дети и внуки. Худаймедаеву шел девяносто первый год. Не сдвинувшись с места, он дал знак невестке, чтобы несла чай гостям, предложил нам рассаживаться на низеньких скамеечках. Внимательно выслушав все, что ему рассказал Деменчук, он безапелляционно решил, что в егерьскую ловушку угодил ястреб. Он хорошо изучил охотничьи угодья на Иссык-Куле, знал, где, когда и какие птицы попадаются. Сам ведь когда-то саятчи был.
Память у старика оказалась отменной. 1913 год он вспоминал, как только что прошедший. Помнил, как впервые увидел в небе белую птицу и поклялся, что ее поймает. Неделю выслеживал. Где охотится, где отдыхает — все узнал. Потом ловушку поставил, и на следующий же день она попалась в сеть. Никому об этом не рассказывал. Считалось, что белая птица приносит счастье. Кто возьмет белого ястреба на руку — было такое поверье у народов Востока,— тому никто не причинит зла. Вот и Омур тихо радовался, надеясь, что с белой птицей придет к нему счастливая пора.
 
Однако радовался преждевременно. Как-то вечером пришли к Омуру незнакомые люди. Пришли издалека. Омур это сразу понял. Никогда их прежде не встречал, да и лица у них были другие, не как у жителей долин Прииссыккулья, Не представляясь, они надели на плечи Омура дорогой халат, во дворе оставили восемь кобылиц и одного жеребенка, взяли туйгуна и пропали.
Омур не стал спорить. Восемь кобылиц с жеребенком и халат были для него настоящим богатством, а туйгуна, кричи не кричи, взяли бы все равно. Такие времена, были. Однако про себя подумал: раз поймал одну птицу счастья, поймаю и другую. Но увидеть белого ястреба ему больше не пришлось.
За свою жизнь старый мунушкер поймал сто шестьдесят три лисицы. Держал и беркутов, и ястребов, и соколов. Но теперь, вздохнул старик, разведя руками, время подошло к старости. Пора оставлять белый свет, а дело передавать некому. И дети и внуки мечтают на машинах ездить да на ракетах летать.
Когда-то Омур слыл не только прекрасным мунушкером, но и мастером по изготовлению клобучков, колокольчиков, рукавиц. Теперь и рад бы показать свое искусство, да глаза не видят и руки подчиняться не хотят...
Припомнив, что Деменчук едет за птицей, он спросил, взял ли тот с собой рукавицу. Деменчук стукнул себя по лбу: в суматохе сборов совсем забыл об этом. Покачав головой, старик поднялся и, проковыляв к сундучку, вытащил оттуда черную кожаную мунушкерскую перчатку. С манжетом до локтя и с тремя пальцами.
— Последняя,— сказал, кашлянув, Омур.— Из голенища сапога сделал. Кожа мягкая и прочная. На такой можно и беркута держать, и ястреба. На, бери,— сказал он, протягивая ее Деменчуку.
Тот растерялся. Взять перчатку из рук самого известного мунушкера — это было как награда.
— А может, ему? — замялся Деменчук, показав на черноволосого симпатичного внука Омура. Пареньку было лет тринадцать.
— Берите, берите,— сказал мальчонка, ненадолго оторвав взгляд от телевизора.— Я охотником быть не хочу.
— Бери,— сказал нетерпеливо старик.— Я же знаю, что говорю. Заслужил ты мою перчатку, бери...
— Вот ведь дети, поди их пойми,— говорил Деменчук, когда, распрощавшись с мунушкером, мы покатили на машине дальше.— Уж как своих я к природе приучал, каких только возможностей для охоты у них не было, а выросли и в город ушли. Стоят у станков на заводе. Но знаю, наступит время, сменится поколение, и обязательно вспомнят занятие отцов.
Я, однако, готов был понять решение внука Омура. Трудно в наш век, когда непрестанно с экранов телевизоров, со страниц газет и журналов ведется кампания в защиту природы, сохранить в себе желание стать охотником: то есть, как многие это понимают, убивать птиц и зверей. Сам через это прошел. С детства мечтал стать охотником, ружьем обзавелся, отправляясь в Арктику, а увидел кровь и муки подстреленных зверей и навсегда от такой охоты отказался. С тех пор охочусь только с фотоаппаратом и никогда еще об этом не пожалел.
— Природу, конечно, надо беречь,— согласился со мной Геннадий Аркадьевич,— и иного взгляда быть не может. Но охота, я имею в виду охоту в разумных пределах, еще долго будет существовать. И пока она существует, охота с ловчими птицами тоже имеет право на жизнь. Ведь это та же самая охота, только без выстрела. Правда, не каждому занятие ею по силам. Тут и лошадь надо иметь, и хорошую собаку, и за птицей следить. Постоянно держать ее в нужном теле — ни перекормить, ни недокормить нельзя. А особо тщательно следят за этим во время линьки. Нелегкое дело, а охотиться с птицей разрешается, как и с ружьем, месяца два в году. Но умирать эта народная традиция не должна.
 
Деменчук рассказал, как поразило его, когда он узнал, что мунушкерами оказались лишь люди пожилые. Средний возраст — лет семьдесят пять. И решил он тогда где только можно пропагандировать это искусство. Фильмы помогал снимать, писателей, журналистов приглашал, чтобы сохранили и зафиксировали для потомков ремесло их дедов и прадедов. За это старики ему и благодарны.