За белым кречетом

Кречет считается птицей северной, и мне, фотографировавшему в Арктике сов и белых медведей, крохотных пуночек и неповоротливых многопудовых моржей, песцов, тюленей, оленей и белух, не раз бывавшему на многотысячных птичьих базарах, конечно, обидно было сознавать, что за долгие годы жизни в Арктике я так и не сумел встретиться с этой птицей.
В прежние времена кречеты высоко ценились среди любителей соколиной охоты. Иметь их, особенно белых, мечтали и государи. Мне же хотелось хотя бы посмотреть на эту птицу, и если уж очень повезет, так и сфотографировать. Подлила, как говорится, масла в огонь заметка, опубликованная в газете «За рубежом». В ней говорилось, что соколиная охота с небывалой силой возродилась в странах Ближнего Востока. Обогатившиеся на продаже нефти шейхи и эмиры, как в давние времена, всем соколам опять предпочитают белого кречета и готовы платить за него такие деньги, за которые можно купить два роскошнейших кадиллака. А тут еще вспомнилось, что долгие годы я был совершенно уверен, что держал эту птицу в руках...
Несколько лет назад на острове Преображения, что затерялся в море Лаптевых у восточного побережья Таймырского полуострова, я повстречал странного вида птицу, которую до тех пор ни разу не видел. На острове я жил несколько месяцев и считал, что всех его обитателей знаю чуть ли не в лицо.
Сизовато-бурая птица величиной с полярную сову укрылась от ветра на низменной части острова. Спрятавшись за бугорком, она наблюдала за морем, сидя ко мне спиной. Не раз во время прогулок по острову мне доводилось заставать врасплох сов, сидящих в такой же позе. Было смешно видеть, как, встряхнув спросонья головой, царица тундры в панике всплескивала крыльями, торопясь улететь. И тут я не удержался, решил подкрасться к птице, а в результате сам остолбенел от неожиданности. Это была не сова. Резко повернув ко мне голову, совсем не похожую на совиную, непропорционально маленькую, как мне показалось в тот момент, она издала испуганный, напоминающий воробьиное цвириканье вскрик, взмахнула крыльями и словно провалилась со скалы.
Озадаченный, я внимательно осмотрел место, где сидела незнакомка. Здесь валялись пух, перья. Должно быть, тут она теребила молодых птенцов чаек, таская из гнезд тех, что еще не могли летать. Это была хищница, и я решил ее проучить.
Мне подумалось, что если птица драла здесь птенцов, то еще вернется к этому месту. И я поставил на бугорке старый песцовый капкан, замаскировав его травой и перьями. Чтобы пружины не перебили лапы птицы, я обмотал их проволокой, бинтами. Защелкиваясь, они не сходились до конца, оставляя такой зазор, чтобы только удержать лапу. На мой взгляд, все было сделано правильно... Но прошел день, второй, неделя, а капкан оставался пустым. Птица на это место больше не возвращалась — то ли раскусила мою хитрость, то ли покинула остров, оказавшись здесь случайно. На десятый день я отчаялся и перестал наведываться в тот конец острова. Но спустя несколько дней, в такой же сильный северный ветер, как и в день знакомства, я обнаружил ее бьющуюся в капкане. Стало ясно: это постоянная обитательница острова, но сюда она прилетала за добычей лишь при таком направлении ветра.
Попав в капкан, птица сумела его приподнять вместе с приделанной к нему тяжелой палкой и перелететь с ним метров за тридцать. Подивившись силе птицы, я поторопился к ней, боясь, что она еще раз взлетит и погибнет в море. Но видимо, хищница потеряла силы и при моем приближении заметалась, а затем с распростертыми крыльями прижалась к земле и снизу взглянула на меня затравленным, полным ужаса взглядом. Злорадства моего как не бывало. Я быстро накрыл ее шубой, спеленал, освободил из капкана лапу. Лапа была сломана. Принеся птицу домой, я сделал шину, обвязал лапу бинтом, но срастить ее так и не удалось. Птица не желала сидеть спокойно, билась, склевывала бинт на шине...
Она совсем не походила на полярных сов, разумом напоминавших домашних кошек. Те быстро привыкали жить в доме, эта же птица все время дичилась, забивалась в угол. И ничего не хотела есть.
 
Я сделал ей клетку и поставил в овраге, в тундре. Носил туда яйца, мясо, целые тушки кайр. Незнакомка не трогала их. Шли дни, прошла неделя, я знал, что еще немного и птица пропадет, и сожалел о содеянном, понимая, что птица необычна.
Из двух десятков полярников, работавших на полярной станции, никто не мог сказать, что это за птица. В библиотечке нашелся небольшой определитель птиц, но без цветных иллюстраций. По описанию я пришел к выводу, что поймал кречета темной масти. Вроде бы все сходилось. Цвет оперения, величина, а главное — место обитания. Кречеты, как сообщалось в определителе, гнездятся большею частью на побережье Ледовитого океана, вблизи птичьих базаров. Так я и решил для себя, что поймал в капкан кречета, любимую птицу князя Олега и всех известных на Руси царей-сокольников.
Кляня себя за неразумную торопливость, я отпустил птицу. Решил за нее, что уж лучше пусть немного, но проживет на воле, в своей родной стихии, чем умрет в клетке.
Спустя несколько дней высоко в небе я увидел силуэт стремительно несшейся книзу птицы. Я успел заметить, как ниспадавшая со сложенными крыльями птица ударила натужно летящую кайру и вместе с нею провалилась вниз, пропав из виду за скалами острова. И я порадовался, подумав, что это моя «безногая» — не погибла и продолжает охотиться. Более я этой птицы не встречал. Начались холода, закружила вьюга, и весь птичий мир с острова откочевал.
Каково же мне было спустя несколько лет услышать от Саввы Михайловича Успенского, знатока животного мира Заполярья, что поймал я не кречета, а большого ястреба-тетеревятника. Определил он это по фотографии, которую я ему показал. Сроднившись за эти годы с мыслью, что держал кречета в руках, вначале я даже и слышать об этом не хотел. Как мог, убеждал я себя, тетеревятник, этот хищник лесов, жить на заполярном острове, где если и есть несколько березок, то все они не выше карандаша — карликовое!
— Действительно, удивительно, что она там оказалась,— не пожелав слушать моих доводов, поспешил закончить разговор Успенский,— но только птица, изображенная на вашем снимке, поверьте, разбойник-ястреб.
Для меня это было ударом, тем более что с зимовками на полярных островах я уже покончил. Честно говоря, я не до конца поверил Успенскому, затаив про себя надежду, что, вполне возможно, и доктор биологических наук мог в фотографии не разобраться, а потому и напутать. Но с тех пор, выезжая на Север, где только можно я заводил разговор о кречетах, пока не столкнулся наконец с Борисом Павловым.
Отправляясь на озеро Аян, я, конечно, мечтал посмотреть на удивительную природу Путораны, пофотографировать диких оленей и росомах, но как главную цель держал в уме надежду увидеть белого кречета.
Мне удалось побывать в ущелье Хонна-Макит. С охотоведом Евгением Громовым, занятым наблюдениями за поведением полярных волков, мы пробрались в урочище Наледей, поставили там палатку и почти неделю занимались осмотром окрестностей. Изо дня в день мы наблюдали стада диких оленей, начавших традиционное шествие к северу, находили следы «пиршеств» волчьих стай, видели зайцев, росомаху, куропаток, кукш, парящих в небе белохвостых орланов, но белых соколов не встречали. В последний день мы обошли ущелье Хонна-Макит.
Красновато-черные скалы отвесно поднимались на высоту десятков метров. С обрывов свисали засохшие стволы лиственниц, казалось, в любую секунду готовые сорваться вниз и обрушиться на наши головы. Под скалами виднелись гроты, пещеры. Сквозь снег иногда вспучивался голубой растрескавшийся лед. Порой скалы сходились так близко, что на поворотах, в изгибах реки, появлялось ощущение, будто оказался в каменном мешке, и хотелось поскорее выбраться отсюда. Но стоило выйти из мешка, и поражали сказочной красотой застывшие ледопады. Голубовато-желтый лед волнисто ниспадал до земли, будто грохочущий водопад был вмиг остановлен могучим властелином.
 
Я немало потратил здесь пленки, но снимка кречета сделать не довелось. В ущелье отыскали лишь гнездо воронов. Большие черные птицы в беспокойстве закружились над нами. Возвращаясь, мы увидели следы медведя, перешедшего ущелье в самом узком месте, где стены были не так отвесны, и поняли, что пора нам заканчивать жизнь в палатке; вставшие из берлог медведи могли и «пошалить», а подходящего оружия против них у нас не было.