За белым кречетом

— Юра,— сказал я,— мне надоели эти ястребы. Каждый раз, как только я собираюсь взглянуть на белых кречетов, мне непременно является тетеревятник. Я уже насмотрелся на них...
— Знаю,— перебил меня Носков,— все читал. Ястребов ты видел всяких и держал в руках таких, о которых я, как говорит Флинт, первейший в России сокольник, пока могу лишь мечтать. Но видеть тебе довелось лишь обычных. А белые — это совсем другое дело. И в прошлом эти птицы ценились высоко, а в наше время, особенно в странах Востока, иметь белого ястреба для каждого сокольника — мечта.
— В нашу страну,— продолжал Юрий,— зачастил известный сокольник из ФРГ Лютгер. Он прославился тем, что научился выращивать в вольерах ловчих птиц — соколов и ястребов.
Белые кречеты, к примеру, по словам Носкова, неслись у него как хорошие несушки, откладывая вместо четырех, по дюжине яиц в год. Кречетов он мог доставать в Гренландии, а вот белых ястребов — только в нашей стране. Гнездятся эти птицы лишь на Камчатке да в Сибири. И Лютгер предложил Флинту любых редчайших соколов для наших питомников, обещая поделиться опытом выращивания в неволе хищных птиц, а за это попросил передать ему шесть птенцов белых ястребов, взятых из разных гнезд. Ради этого и трудилась сейчас экспедиция московских орнитологов в дебрях лесов на реке Пенжине. А вдруг, развивал мысль Юрий, и там осечка: не загнездились ястребы, а мы вдруг тут найдем ястребиные гнезда, выручим орнитологов, поможем тем самым делу создания в нашей стране питомников.
Как тут было устоять да не загореться. Вскоре, распрощавшись с мыслью отоспаться в чистой постели, я поспешил за неутомимым сокольником к знакомому дому Рушана на набережной.
Охотник Лева взял к себе на катер меня и Носкова, Бевза разместился в «обянке» Рушана, и едва первые лучи солнца позолотили небосвод, мы вышли в море.
Катер у охотника был добротный. Помимо нас пассажирами его были две злющие, преданные хозяину лайки да охотовед — солидный мужчина, для дальней дороги одетый по-зимнему: в меховую шубу, шапку. Катер сноровисто вспарывал гладь, поднимая волну. А новенькая красная «обянка» Абзалтдинова медленно, но верно отставала. На двигателе ее стоял ограничитель, и Рушан не мог идти на полной скорости. Время от времени мы вынуждены были глушить мотор, поджидая охотинспектора. Лева говорил, что если дело и дальше так пойдет, то кого-то из нас придется ссаживать. Ибо к ночи мы не успеем дойти до места. Я не очень этому верил, но, честно признаться, ссаженным на берег мне быть уже не хотелось. Не потому, что на этом диком берегу будет неинтересно, а потому, что я до мозга костей загорелся очередной авантюрой Носкова. Хотелось знать, чем все-таки это кончится.
Вспугнув десятка полтора тюленей, которые, изогнувшись, как балерины, лежали на черных лоснящихся камнях, мы осмотрели с воды небольшой птичий базарчик, перебрались через неводы рыбаков, на многие сотни метров протянувшиеся перпендикулярно берегу, и часа через три подошли к устью реки Вывенки.
С моря шел накат. Ил, выносимый рекой, смешивался с морской водой, взмучивал, окрашивал в желтый цвет волны. Место это пользуется у рыбаков недоброй славой: при сильном волнении моря трудно бывает войти в реку, нередко лодки переворачиваются. Но на этот раз морской накат не был сильным. Лева чуть сбавил обороты, прицелился, и мы устремились в речные ворота, заставляя таращить на нас глаза удивленных тюленей, во множестве начавших всплывать из мутной воды. Рядом шла «обянка» охотинспектора. Так, голова к голове, мы и вошли в коварную реку. Проскочили рыбзавод, небольшой поселок, безлюдный по случаю раннего утра, и помчались вверх по речной спокойной глади меж зеленых лесистых берегов. Плыть здесь стало легко и привычно.
В небе уже парили орланы. Повстречался медведь, стоявший у воды на сером галечниковом мысочке. Должно быть, он ловил рыбу, но, услышав рев мотора, поспешил спрятаться в кусты. На другом берегу заметили скачущего серого зайца. По его отчаянным прыжкам можно было догадаться, что зайчишка от кого-то удирает. А вскоре мы увидели неторопливо бежавшего по заячьим следам неотвязного хищника. Это была росомаха. Увидеть этого скрытного зверя днем было для меня столь неожиданно, что я, не сразу взявшись за аппарат, кадра так и не сделал. Росомаха трусила навстречу, и мы разошлись с нею быстрее, чем я успел навести на резкость да нажать на спуск затвора.
 
На обед мы встали у домика пастухов на знакомой Умьявке. Телки паслись где-то в горах, и молодой парнишка сказал нам, что медведи их не беспокоят. Заставляют волноваться коровы, иногда в одиночестве забредающие слишком далеко. Пасутся себе там, как дикие олени, и не очень-то хотят возвращаться к домам.
За Умьявкой течение усилилось. «Обянка» все чаще отставала. Приходилось подолгу ждать, когда же она вынырнет из-за поворота. Охотник нервничал, крутил сердито головой и все чаще повторял, что так дело не пойдет. В «обянке» с Рушаном сидел Бевза. Распрощавшись с надеждой достать птенцов белых соколов, он, как и Носков, загорелся желанием привезти в питомник Алма-Аты хотя бы белых ястребов. Чтобы облегчить лодку, он оставил на Умьявке рюкзак, запасную теплую одежду. Однако лодка против течения шла с трудом. И тут Носков вдруг вспомнил, что где-то в этих местах он видел гнездо белоплечего орлана. Он указал гору, с которой его тогда наблюдал. До нее было километров шесть. Я готов был не поверить зоркости сокольника, но вскоре на другом берегу мы заметили темную птицу, сидящую на снежнике.
— Приготовься, сделаешь редчайший кадр,— предупредил Носков и протянул мне бинокль, твердя, чтобы я обратил внимание на желтый клюв, белые плечи, белые лапы птицы. Это и в самом деле был белоплечий орлан. Птица нас близко не подпустила, взлетела навстречу, снять ее не удалось.
Сказав о том, сколь редка эта птица, как хотели бы ее видеть в Московском зоопарке, Юрий сумел уговорить охотника остановиться ненадолго, чтобы отыскать гнездо этих птиц. И он его нашел. Вернулся радостный и потащил всех посмотреть на гнездо. Мы одолевали протоки, поднимались на обрывы, продирались сквозь кустарник, брели по болоту. И в самом деле увидели на тополе огромное гнездо из веток, но добраться туда оказалось невозможно. Одетые тепло для поездки по реке, все взмокли, устали и решили вернуться к лодкам. Охотник, кляня и себя и Носкова за то, что столько времени потеряно: ночь на носу, а вся дорога еще впереди, решительно заявил, что Ивану Бевзе придется остаться. Пусть возвращается на Умьявку и там нас поджидает. На обратном пути его заберем, а иначе вся строго рассчитанная поездка сорвется.
Иван был моложе всех. Натянуто улыбнувшись, он согласился. Вскинул на плечи рюкзак и стал прощаться. Уже начинало смеркаться, а путь ему предстоял неблизкий. Надо было пробиваться сквозь пойменные заросли, подниматься в горы, а уже оттуда идти к Умьявке. Отправляться в этот поход одному было для Бевзы большим испытанием, так как он панически боялся медведей. И тут у Носкова проявилось так не достававшее ему в прошлом походе истинное чувство товарищества. Пообещал, что постарается отыскать ястребов и на долю казахстанского питомника, да еще вручил Ивану свое ружье. Бевза сразу повеселел, с улыбкой попрощался, уверив нас, что до Умьявки дойдет. Охотник дал слово, что ждать там ему придется не долго, через три дня ровно он его заберет.
Облегченная лодка охотинспектора сразу же пошла быстрее, нам не приходилось ее поджидать, и весь оставшийся путь мы прошли без остановок. К вечеру добрались до избушки икорного мастера Ивана Адоньева, встав почти напротив устья Ветвея.
 
Рушан собирался подняться вверх до поселка Хаилино и только через два дня завернуть на Ветвей. Юрию не терпелось оказаться там пораньше — близилось время, когда птенцы ястребов начинают покидать гнезда, а тогда их уже не поймаешь.
Уговорились так: Лева на мелкосидящей «казанке» икорного мастера подбросит нас до избушки охотников на Ветвее, а Рушан заберет нас оттуда. Встал вопрос, как там жить. У нас теперь не было ружья, но охотник пообещал до приезда Рушана одолжить нам свое.