Рок царя Эдипа (СИ)

Ну, поели, попили, почавкали, поцыкали зубом, теперь можно и поспать.
Сон наваливается на рязанскую электричку разом и мгновенно. Словно тот, кто честно не уснет в течение минуты, будет безжалостно ссажен прямо на ходу. Кажется, что в этот момент засыпает и машинист, настолько повально это заразительное занятие.
Но вы стоите! Вам-то уж никак не уснуть.
Ошибаетесь. Спать можно и стоя. И даже очень здорово. Вы просто наваливаетесь на тех, кто сидит, всей мощью своего тела и попадаете в объятия Морфея. Пускай мучаются сидящие. Спихнуть вас у них нет никаких сил…
Спит электричка часа полтора. Спит громко, неспокойно, со вздохами и всхлипами, с храпом и бредовыми сонными выкриками…
Все просыпаются одновременно с одной жгучей мыслью — хочу в туалет!
Ни один туалет в рязанской электричке никогда за всю многовековую историю России открыт не был. А может быть, вагоны без туалетов специально предусмотрены для этого маршрута. Словом, ваша жгучая мысль натыкается на непреодолимую преграду.
Но непреодолима она только для новичка. Опытные пассажиры решают ее с элегантной легкостью. И мужчины, и женщины, и дети, сменяя друг друга, пользуются для своих нужд переходом между вагонами. При этом каждый бдительно наблюдает в окошко на двери, чтобы никто не нарушил его важного занятия.
Помявшись, пожавшись, помучившись немного, вы тоже воспользуетесь этой народной тропой.
И на сердце у вас станет легко, и вам захочется поделиться своей радостью с ближними. И таким образом, в рязанской электричке начинается самая захватывающая часть пути — дорожные разговоры.
— Восьмеро детишек у меня было, четыре мальчика и четыре девочки, — заводит в одном углу окончательно спившаяся старушка.
— На Первомайке воду дают с четырех утра до шести, — рассказывает интеллигент.
— Взяли мы три толовые шашки и поехали в Солотчу, — делится мордоворот.
— Мы решили в отпуск ехать в Германию, — хвастает крашеная блондинка преклонного возраста.
— И первый мой ребеночек, Митенька, пошел на речку, упал в прорубь и утонул, сердешный, — жалуется старуха.
— На площади Ленина воду включают с полпятого до полшестого, — продолжает интеллигент.
— Я Ваське говорю, давай отплывем подальше, все ж таки людей многовато, — откровенничает мордоворот.
— Но я потом подумала и решила — в Грецию поедем, — говорит блондинка.
— А второй мой ребеночек, Манечка, залезла на крышу да и упала, сердешная…
— В Приокском воду дают по средам с двух до пяти…
— А Ваське по фигу. Начинает шашку поджигать…
— Но с другой стороны — зачем нам эта Греция?..
— А третий мой ребеночек, Петенька, пошел в лес и не вернулся, сердешный…
— На Циолковского вода по четвергам с одиннадцати до одиннадцати двадцати…
— Я у него шашку из рук рву, а он не дает…
— И мы все-таки решили в Германию…
— А четвертый мой ребеночек, Танечка, заснула в стогу и сгорела, сердешная…
— Лучше всего жить в Дашках Песочных, там вода по воскресеньям с часу дня…
— Он кричит: прыгай, сейчас долбанет…
— Но в Германии летом плохо, и я уговорила мужа в Грецию…
— А пятый мой ребеночек, Витенька, стоял под дубом, и молнией его убило, сердешного…
— Но в Дашках не топят зимой…
— Я прыгнул с лодки, а он, дурак, смеется…
— Но мы потом посмотрели — Греция очень дорого…
— А шестой мой ребеночек умер от золотухи, сердешный…
— А вот на Театральной зимой топят хорошо, но вода только по понедельникам с трех ночи…
— И как швырнет шашку — да прямо в меня…
— И тут одна женщина нам рассказала, что в Германии русских не любят…
— А седьмой мой ребеночек полетел на самолете и разбился, сердешный…
— И я устроил себе во дворе бак — моюсь когда захочу…
— Как рванет! И всплыло! Ни одной рыбки — дерьмо сплошное!..
— Вот мы и решили, лучше на даче отдохнем…
— А восьмой мой ребеночек…
Алексей, предвидя эти прелести железнодорожного передвижения, уговаривал мать ехать машиной.
— Но Надя же будет встречать нас на вокзале, — спорила с сыном Инна.
 
— Мы заедем за ней.
— Нет-нет, я и сама предпочитаю машину, но раз договорились…
После часа мучений Инна жалела, что не послушала сына. Она поминутно смотрела на часы и спрашивала у Алексея:
— Еще долго?
Электричка тащилась до Рязани четыре с половиной часа. Инна и Алексей прошли все стадии ее веселой жизни.
— А я тебе говорил, — смеялся Алексей.
— Ничего, мы можем конверсировать…
— Конверсировать?.. Это что? — задумался Алексей. — Конверсия — перепрофилирование производства.
— Нет… э-э… Конверсейшн…
— А! Беседа… Ты и в самом деле русский забыла?
— Соу-соу… Чуть-чуть…
Инна специально затеяла эту игру, чтобы как-то сгладилась все время возникающая между нею и сыном неловкость. Сколько бы ни придумывала она в Америке будущих разговоров с сыном, теперь они вдруг оказались неважными, пустыми.
«Что за кошка между нами пробежала? — мучила себя Инна. — И когда? Откуда эта неловкость, натянутость? Когда она возникла?»
Инна была в Москве всего четвертый день. Но ей казалось, что ее отношения с сыном развиваются долгие годы. Образно говоря, так оно и было. Но только на расстоянии эти отношения были совершенно иного, понятного свойства — мать и сын. А вот теперь они стремительно и бесповоротно приобретали какую-то мучительную тягостность, вязкость, недоговоренность… Она то и дело ловила на себе пристальный взгляд сына — удивленный, испуганный, будоражащий. И этот взгляд ее пугал и обволакивал одновременно. Она все пыталась убрать напряжение чуть снисходительным, простым разговором, грубоватой лаской, шуткой. Но все ее попытки, как мыльные пузыри, повисали в воздухе и тихо лопались.
«В аэропорту, — вспомнила Инна, — вот когда это возникло. В самом начале. Я тогда подумала, что это Юра».
Надя стояла у самого здания вокзала, поднималась на цыпочки, высматривала их в толпе.
— А давай спрячемся от нее, — вдруг предложил Алексей. — Пригнись.
— Не выдумывай, — улыбнулась Инна. — Дай мне сосредоточиться. Я должна покорить сердца ее родителей.
— Ой, а я вас ищу-ищу, думала, вы на машине поедете, — заулыбалась Надя, пожимая неловко руку Инны.
— Нам далеко? — спросила та.
— Нет, минут тридцать на автобусе…
— Может, возьмем такси?
— Давайте, — не очень охотно согласилась Надя.
Дом у Екатериничевых был частный. Старый, большой, деревянный. Во дворе на козлах лежала перевернутая лодка.
Алевтина Ивановна и Василий Степанович стояли у калитки торжественным караулом, только хлеба на рушнике не хватало.
Своей вековой добротностью дом напомнил Инне ранчо Марго.
— Сколько дали? — сразу после приветствия спросил Василий Степанович, кивая на машину. — Их тут балуют все. Такой народ деловой…
Надя юркнула в дом, пока гости и хозяева топтались у крыльца. Она хотела проверить, не проявили ли в ее отсутствие самодеятельность папа с мамой.
— А это ваша лодка? — поинтересовалась Инна. — Рыбачите?
— Так я бакенщик, бакена ставлю. Знаете?
— Конечно, — улыбнулась Инна. — Леша мне рассказывал.
Она хотела ввести в центр событий сына. Ведь, собственно, для него и устраивались эти смотрины.
— Доча, доча! — крикнула в дом Алевтина Ивановна. — Ты где? — И, не дождавшись ответа, предложила: — А чего мы тут стоим, пошли в зал.
В «зале», большой, но из-за мебели тесной комнате, уже был накрыт стол. Блюда с салатами, соленьями, всевозможными закусками стояли так плотно, что для рюмок — уже не нашлось места. Их поставили прямо на тарелки.
 
— Ну, милости просим к столу, — скомандовал Василий Степанович. — Гамбургеров не обещаем, а чем богаты, тем, как говорится, довольны.
— Нам бы руки помыть, — попросил Алеша. — Мы с дороги.
— А это — пожалуйста. Надя, проводи. — Василий Степанович, начавший уже разливать по рюмкам водку, остановился.