«Линия Сталина». «Колыбель» Победы

27‐я армия генерал-майора Берзарина действовала еще хуже его 11‐й, по факту провалив наступление на Двинск и потеряв там в боях два корпуса – 21‐й механизированный и 5‐й воздушно-десантный. И сейчас откатывалась от Опочки, удержаться на позициях просто не имела сил.
– Вы уже знакомы с ситуацией, товарищ Гловацкий?! Ваши позиции в центральном Локновском УРе прорваны на всю глубину! Еще день штурма – и вашу армию ожидает полная катастрофа! Она вся будет разрезана пополам – лишь стоит только немцам форсировать реку Великую и захватить на правом берегу плацдарм. Нужно немедленно вести в бой прибывшие от Ленинграда дивизии ополчения и с ними для поддержки весь 1‐й мехкорпус. И выбить немцев из укрепрайона. – Голос Собенникова напряженно звенел от едва сдерживаемой ярости.
– Простите, товарищ генерал-майор, но я думаю, положение обстоит не совсем так! Вернее, совсем не так! И незачем впадать в преждевременную панику – все обстоит как нельзя лучше!
Морозов переглянулся с Лелюшенко, танкист просто закаменел лицом. От ответа Гловацкого веяло неслыханной для любого военного дерзостью, вот так открыто фактически оскорбить собственного командующего. Видимо, не зря говорили, что между ними еще со времен службы на Дальнем Востоке в ОДКВА сложились весьма неприязненные, если не враждебные отношения. Как говорят в народе, пробежала не просто черная кошка – амурский тигр ее размерам позавидует.
– Во‐первых, товарищ комфронта, мехкорпус может быть введен в бой только по прямому на то указанию маршала Ворошилова! Во‐вторых; немцы втянуты в изнурительные бои – вклинение в наши позиции всего на 5—10 километров, это некритично, да и не прорвались – 118‐я дивизия держит тет де пон у моста. Сейчас идет контратака сразу тремя дивизиями – 111‐й, 235‐й и 90‐й, при поддержке танков 23‐й бригады. В‐третьих, на мой взгляд, ввод в наступательный бой ополченцев есть чудовищная ошибка – огромные потери без всякого позитивного результата. 1‐я и 2‐я ДНО могут выполнять лишь оборонительные задачи, причем ограниченные. А посему займут позиции – 1‐я в Псковском УРе, 2‐я на южном фасе Островского УРа, сменив там части 22‐го «эстонского» корпуса. Те уже совсем обескровлены, и чем скорее мы выведем их, как и 41‐й корпус, тем лучше. Надо бы сделать завтра, но вряд ли удастся вывести их из боя, но крайний срок 20—21-го числа. И еще одно – я имею личное указание маршала Ворошилова и члена Военного Совета СЗН товарища Жданова распоряжаться прибывающими из Ленинграда резервами только после немедленного согласования с ними! Это категорический приказ вышестоящего командования, товарищ комфронта!
В кабинете сгустилась звенящая тишина, слышалось лишь хриплое дыхание яростно смотревших друг на друга генералов. Морозов отвел взгляд: «Словно дети малые, тут все горит, а они с амбициями лаются!»
– Да будет так, товарищ генерал-лейтенант!
Василий Иванович уловил в тусклом голосе Собенникова обреченность – видимо, командующий фронтом осознал, что строптивый подчиненный просто не выполнит его приказ, имея за спиной таких высокопоставленных покровителей. И обостренным чутьем внезапно понял, что сейчас решается многое – слишком уверенным был Гловацкий. Да и, положа руку на сердце, полностью прав в своей оценке противника – это не прорыв обороны, а ее мучительное прогрызание с большими для фашистов потерями. Сам, судя по всему, прекрасно знает, что предстоит делать, в отличие от Собенникова. Тот просто не соответствует столь высокой должности, даже дня в академии не учившийся, а до недавнего времени проделавший путь в среде кавалерии. А за этим строптивцем победные бои, первые пленные и трофейные танки, а вместе с этим и репутация, сложившаяся за две недели жестокой и успешной обороны Псковско-Островского направления.
Гловацкий усмехнулся, тяжело встал со стула и медленно подошел к массивному столу. Протянув руку, снял трубку с телефона красного цвета и ровным, но жестким тоном произнес:
– Прошу соединить со Смольным! Здесь генерал-лейтенант Гловацкий! Маршала Ворошилова или товарища Жданова!
 
В кабинете сразу же воцарилась мертвящая тишина. Спустя какую-то минуту командарм‐11 произнес громким и повеселевшим голосом:
– Здравия желаю, товарищ маршал Советского Союза!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псков
– А ведь ты, дражайший наш Николай Михайлович, запросто подставил и подчистую «сожрал» своего командующего фронтом. Да так, что косточки захрустели. Вернее, как про то скажут другие, «подсидел» и воспользовался «блатом». – Гловацкий горестно хмыкнул, он ведь прекрасно осознавал, что сделал этот шаг, как писали в протоколах, с заранее обдуманным умыслом. Судя по доверительному тону, которым говорил с ним Климент Ефремович, той нескрываемой радости, когда услышал в ответ на вопрос о самочувствии бодренькое «словцо» – «хрен дождутся фрицы», – ставка на него в Ленинграде очень высокая сделана. И он тут же выложил свои соображения, фактически «слив» комфронта не только перед «первым маршалом», но и Генштабу – а генерал армии Жуков на расправу крутоват.
Обвинение в «паникерстве» более чем серьезно, тем более подкреплено фактами – необоснованным введением в бой резервов – 90‐й дивизии, только восстановленной, и танковой бригады полковника Горленко. Теперь нужно доказать, что пару дней можно было отбиться собственными силами, когда за спиной 41‐го корпуса разворачиваются прибывающие эшелонами по ночам значительные резервы.
– Вы что-то сказали, Николай Михайлович?
Начальник штаба 11‐й армии генерал-майор Егоров, напряженно долго «колдовавший» над картой с толстым карандашом в руке, поднял на него красные от постоянного недосыпания глаза.
– Нет, это я так, мысли вслух, – произнес Гловацкий и сам склонился над картой. Обстановка идущего южнее Пскова сражения была серьезной, но ожидаемой. Еще три дня тому назад они разработали несколько вариантов вражеского штурма – и угадали верно!
4‐я танковая группа генерала Гепнера практически в полном составе, только без эсэсовцев из дивизии «Мертвая голова», с усилением из 1‐го АК, в составе четырех дивизий, номера которых уже установили, вот уже два дня таранила центр обороны – Ново‐Псковский УР. Самый протяженный, сильно выгнутый дугой к неприятелю и имевший всего полсотни дотов, половина из которых уже уничтожена вражеской артиллерией и штурмовыми саперными группами. И вот этот «бугор» немцы проломили в двух местах, вбив клинья четырех пехотных дивизий. А сзади, в ожидании успеха прорыва, застыли три танковых и две моторизованных дивизии – значительная пробивная сила из полутысячи танков, САУ и бронетранспортеров. А вот на фланговых УРах не больше, чем демонстрация – слабые попытки атак на Псков и Остров всего двух вражеских дивизий пехоты.
– Девять дивизий проламывают наш фронт, Николай Михайлович, не сдюжим мы…
– Зачем такой пессимистический взгляд, Константин Сергеевич, тут как нельзя лучше все происходит, – усмехнулся Гловацкий. – Пока проламывают, как вы говорите, не девять, а лишь четыре, их пять подвижных дивизий стоят во втором эшелоне и зализывают раны. Да и танков в них как минимум одну треть мы выбили. И это по самому скромному подсчету, без нахальства. Вы помните, как Александр Васильевич Суворов после кровопролитного штурма Измаила на вопрос адъютанта – сколько же писать в донесении императрице Екатерине погибших турок сказал?
– «Пиши их больше, чего супостатов жалеть!»
Егоров усмехнулся, припомнив изречение великого полководца, имя которого не рекомендовалось часто произносить в РККА, и вопросительно посмотрел на командарма, зная, что тот всегда держит для врагов про запас какую-то каверзу, неожиданную и неприятную.
 
– Немцы уже понесли достаточно серьезные потери, кроме убитых и раненых, у них есть больные, отставшие или оставленные на коммуникациях – ведь чуть ли не пятьсот верст отмахали на своих двоих. Растянулся кишкою подвоз, да и устали порядком. Люди они, не машины… хотя и те ломаются чаще, у нас завсегда дороги отвратные. Так что в дивизиях не больше 12—13 тысяч сейчас, вместо 16‐ти с половиной. А у нас сколько?