«Линия Сталина». «Колыбель» Победы
– Понимаю, но необходимо как можно быстрее привести в боеготовое состояние 84‐ю бригаду. А у вас артиллерии и так почти в два раза больше от введенных штатов. И мотострелков! Приказ я отдам немедленно, подготовьте распоряжения. Надеюсь, вы понимаете необходимость данной меры?!
– Так точно, товарищ генерал. – И хоть голос Рудчука прозвучал громко, лицо генерала выражало вселенскую скорбь. И Черняховский решил немного подсластить ему «пилюлю», а заодно обрадовать и Фоменко:
– С 11‐й армии передадут свыше двух тысяч винтовок СВТ – вооружать ими только лучших стрелков. Кроме того, еще поступят ручные пулеметы и сотня автоматов ППД. Со мною прибыл корпусной разведбат, переданный приказом командарма Гловацкого из стрелковой дивизии. К вечеру батальон мотопехоты прибудет, войдет в состав вашей бригады, Петр Ильич. И это все хорошие новости. Плохо, что воссоздавать 2‐ю танковую бригаду не из чего, нет ее как таковой, а про 5‐ю можно забыть. – Иван Данилович прислушался – вдали послышался гул самолетов. И тут послышался крик:
– Воздух! Все в укрытия! Замереть!
Черняховский пожал плечами – ничего тут не поделаешь, господство в воздухе у врага полнейшее. Хорошо, что бригады корпуса хорошо укрыты в лесах. Маскировке оба комдива, познавшие горечь поражений и отступлений, отводят максимальное внимание. Глядишь, и пронесет!
Командующий 11‐й армией генерал-лейтенант Гловацкий
Псковское озеро
Странная была троица – двое в штатском, только с черно-сине-белыми повязками на пиджаках и винтовками Мосина в руках. С национальностью гадать не приходилось – из местных болот вылезли чухонцы, а так еще с царских времен именовали эстонцев. Судя по всему, из кайтселлитовцев эти белобрысые парни, было бы смешно подумать, что с роспуском сей военной организации они «перековались» в колхозников и комсомольцев. А третий участник жутко ему не понравился, до смертного холодка по телу. Немецкая униформа мышиного цвета, закатанные рукава, надменный взгляд истинного арийца, преисполненный презрения к обнаженным «унтерменшам». Ладони на автомате МР‐38 лежат, который по незнанию называют «шмайсером», хотя самый знаменитый германский конструктор не имеет к этому творению абсолютно никакого отношения.
– Юде?! Шпрехен зи дойч?!
– Подыграй мне, нужно, чтобы они поверили, что можем предать своих, – одними губами прошептал Николай Михайлович, сжимая окаменевшую Софью. Женщина неожиданно громко взвизгнула во весь голос, отшатнулась от него. Схватив лежащую на песке гимнастерку, прижала ее к обнаженной груди – в ответ эстонцы громко засмеялись. А вот немецкий унтер-офицер – Гловацкий определил звание по погонам, обшитым галуном с одним ромбом на каждом, – даже не улыбнулся и повторил вопрос:
– Юде?! Шпрехен зи дойч?!
– Она не еврейка, – мотнул головою, немецкие слова сами сложились в голове – язык вероятного союзника, а потом, врага в Красной армии изучали многие отнюдь не для галочки, бывший командир 118‐й стрелковой дивизии его знал достаточно хорошо. И память не подвела.
– Мордвинка она. Из города Кострома. Военный врач и моя жена, – он попытался встать, имитируя слабость. А потому колени тут же подломились, и Гловацкий упал бы на песок, но был поддержан Софьей.
– Я дивизионный интендант Шверде…
– Простите, но мой муж контужен и недавно был ранен. Ему плохо, – немецкий язык Софьи был намного лучше, беглый – он даже не предполагал, что женщина умеет так говорить на нем.
– Где ваша одежда, генерал?!
– Очнулся без нее, самолет сбили, он упал в озеро. Там…
Гловацкий мотнул головой в сторону протоки, сделал вид, что лишился сил. Даже крепкая рука Софьи не смогла остановить падение, и он рухнул лицом в песок. И с удовлетворением услышал дрожащий голос Софьи – «ох ты, мордвинка моя и папа с пейсами, теперь у нас игра пойдет. Все же много их – трое на одного сейчас не по моим силенкам. Ну да ладно – пусть лучше пристрелят, но надо попытаться их угрохать».
– Вот мое удостоверение военного врача, господин офицер, – Софа явно польстила немцу. – Я сняла с мужа одежду, когда тонули, иначе не выплыли бы. А свою юбку постелила для него. Я сейчас ее надену…
– Не стоит, фрау. Если вы будете мне врать, то эти парни все равно ее с вас снимут! Откуда вы вылетели?
– Из Пскова, к полуночи ближе взлетели гидросамолетом. Моего мужа сильно контузило при бомбежке, и генерал Гловацкий приказал нас срочно отправить в Ленинград.
– Сам генерал Гловацкий?! Командующий вашей 8‐й армией?!
– Извините, господин офицер, но в Псковском укрепрайоне вашей 4‐й танковой группе противостоит 11‐я армия генерал-лейтенанта Гловацкого. Я прекрасно понимаю вашу обмолвку, но я сказала правду! Мой муж на самом деле дивизионный интендант, начальник тыла этой армии.
– Почему его лицо так обезображено?
– Упал лицом на разбитое стекло на лестнице и скатился вниз. Рваные раны были, сама наложила на них швы. Нас сильно бомбили. Это произошло в Острове четвертого…
– Довольно, фрау. Приведите своего мужа в чувство, – по голосу немца было невозможно понять, поверил ли он Софье. Гловацкого сейчас заботило другое – играют в «доброго и злого» следователя, а им предстоит вариант в «молчаливого, но слабого, и говорливого, но беззащитного». Главное, чтобы немец поверил, а потому ошарашить нужно правдой. Но не сразу, и не всей – пусть вначале поломают немного.
Софья стала поднимать его, причем сразу так прижалась грудью, что он ощутил в кармане тот самый отцовский скальпель. И понял, что женщина сделала это специально. Хирург, крови не боится – а ведь шанс на спасение отнюдь не хиленький. Только бы все правильно разыграть, как по нотам, есть один вариант, весьма перспективный.
– Как вы себя чувствуете, генерал?
Играть в беспамятство не имело смысла – его щедро окатили водичкой, похлопали по щекам.
– Плохо… Тошнит…
– Какие дивизии входят в состав вашей армии, генерал?
Гловацкий только скривил губы – «что я тебе шлюха, унтер, чтобы вот так сразу соглашаться на ответы. Ты меня поломать должен! Ну давай же – перед тобой голышом лежат, а ты из разведки и знать должен, что нагишом люди беззащитные, психологи давно обосновали. Фашисты недаром перед массовыми расстрелами жертв раздевали, чтобы покорные были!»
– Не хотите отвечать, генерал?! И зря!
Немец без замаха хлестнул Софью ладонью по щеке, потом нанес ей еще одну пощечину. И рявкнул прямо в лицо:
– Каких частей лечила раненых? Ты же их лечила, капитан? Назови мне номера дивизий, быстро!
– 118‐й стрелковой дивизии, еще из 111‐й, 235‐й нашего 41‐го корпуса. Танкисты были из 3‐й танковой дивизии…
– Молчи! Лучше дурь гони…
Гловацкий яростно захрипел, как бы вскинулся, но тут же сделал вид, что силы на этом рывке кончились, и он снова уронил голову на песок. А сам подумал – «ты смотри, врубилась в игру, моя девонька, какой кадр для моего ОМОНа был бы ценный. А фриц в знаках различия прекрасно разбирается, гауптманом назвал. Русский язык явно знает – значит, скоро от него услышу, когда на доверительный тон перейдет».
– Что вы сказали своей жене, генерал?
– Чтобы говорила вам правду, – Гловацкий при этих словах отвел глаза в сторону, как школьник, которого поймали на краже варенья из буфета.
– Не надо меня обманывать, генерал, я знаю, что русские понимают под дураком, не ожидали? Не делайте из меня идиота! Так писатель Достоевский роман свой назвал?!
– Вы хорошо знаете наш язык, унтер-офицер. Где научились?
– Не уводите разговор в сторону, генерал. Как это у вас говорят – не пихайте налима за корягу! Вы назовете номера дивизий, что входят в состав вашей армии?! Их командиры? Только не говорите мне, что не знаете, вам по должности такое ведать положено. Говорите же, генерал!
Гловацкий молчал, и взгляда уже не отводил от немца, показывая всем видом, что говорить на эту тему не намерен. Что будет дальше, был уверен на сто процентов, слишком избитая ситуация «потрошения», пусть и с иными вариациями, с учетом эпохи и состояния «клиентов», в роли которых они с Софьей сейчас пребывали. А потому сильно прокусил сам себе губу изнутри, дождался, пока рот наполнится кровью. Немец отошел к эстонцам, что-то тихо им сказал. Софья лежала в стороне, лицом к нему – понимающая, что к чему. Он ей подмигнул и тут же скрючился, словно от боли. Теплота крови сделала свое дело, затошнило сразу и тут же вырвало, но не обильно, ведь не ел ничего. Немец посмотрел на него сразу и, к удовольствию Гловацкого, как ему показалось, с беспокойством.