Колодезь Иакова

Оттуда ей очень удобно было наблюдать за вновь прибывшими колонистами.
Сойдя накануне с парохода, они готовились после тщательной проверки бумаг к посадке в автобус, который развезет их по колониям. Колонистов было одиннадцать: восемь мужчин и три женщины. Мужчин нельзя было принять ни за рабочих, ни за крестьян. Их одежда говорила о претенциозности бедняков, которая пользуется таким успехом у посетителей некоторых монпарнасских кафе. Только на одном из них был черный классический кафтан и круглая шапка, кроме того он носил длинные пейсы. Остальные, очевидно, держались от него в стороне, женщины с коротко остриженными волосами и красивыми, правильными, отмеченными страданием и насмешкой лицами напоминали анархисток.
Одетые в жалкие лохмотья, они с недоброжелательством поглядывали на Агарь.
Наконец, покончив с формальностями, колонисты расселись на двух противоположных скамейках автобуса: шесть по одну сторону, пять – по другую. Свой убогий багаж они сунули себе под ноги.
Исаак Кохбас отдал по-английски несколько приказаний шоферу, и тяжелая машина тронулась.
Со вздохом облегчения Кохбас вернулся к Агари.
– Вы слишком много трудитесь, – заметила последняя.
– О! – возразил он. – Мне хотелось бы большего!
Гудок приближавшегося маленького автомобиля прервал его.
– Вот и машина нас предупреждает, что время не ждет, – улыбнулся он. – Она вас и привезет обратно часа через четыре. Садитесь, пожалуйста.
Вид открывался великолепный.
Вершины Кармеля, поросшие травой, к югу совсем закрывали небесную лазурь. К западу, насколько хватало глаз, тянулись поля, зеленеющие луга, точно поясом окруженные синим морем и цепью Сирийских гор.
– Saint Jean d'Acre, – указал Исаак на исчезавший вдали с быстротой миража белый город.
Автомобиль то и дело перегонял караваны верблюдов и наполненные строительными материалами грузовики. Недалеко от дороги, среди густой травы, величаво прогуливались аисты.
Агарь подняла вуаль. Свежий, наполненный солнцем воздух поверг ее в сладостное оцепенение. Радостный вздох вырвался из ее груди. Исаак Кохбас ликовал.
Палестина! Понятие это ошеломило ее: точно впервые за все время пребывания в Каиффе она осознала его.
Лопнула шина. Пришлось выйти из автомобиля.
Агарь сняла перчатку, взяла горсть земли и задумчиво рассыпала ее.
Исаак Кохбас, точно в экстазе, следил за ней.
– О чем вы думаете? – пробормотал он.
Но ей не нужно было отвечать, чтобы он понял, о чем она думает.
Сменив шину, они поехали дальше. Теперь автомобиль поднимался по склону маленькой цепи гор, закрывающих с востока Акрскую долину. Все более сильными становились толчки. Агарь и Исаак Кохбас чуть не падали друг на друга и всякий раз со смущенной усмешкой садились на свои места. Оба молчали.
Наконец Агарь спросила:
– Давно вы в Палестине?
– Пятнадцать лет. Я могу вам рассказать о моей жизни, не испытывая никакого стыда, ибо вся она уже в течение двадцати лет неразрывно связана с творением, которому я себя посвятил. Вы родились в Константинополе?
– Да.
– Моя родина Париж.
– Париж! – задумчиво пробормотала Агарь, и ее глаза загорелись.
– Да, Париж. Отец отдал меня в лицей. Но он разорился и умер, прежде чем я его закончил. А жить было нужно.
Мне не стыдно рассказать вам о том, что я тогда сделал, ибо, унижая себя, я восхваляю того, кто спас меня; к тому же радость наполняет меня при мысли, что вы узнаете, что и я в детстве был несчастным, очень несчастным. Был у меня в лицее соученик очень богатый, но страшно неспособный. Он предложил мне тысячу франков, чтобы на выпускных экзаменах я сдал за него риторику. Ему выдали свидетельство, а я таким образом получил возможность заплатить за право учения и самому сдать экзамены.
Ободренные успехом, мы в следующем полугодии решили сделать то же самое с философией. На этот раз меня поймали. И тогда спас меня от тюрьмы и нужды человек, которого я должен вечно благословлять.
– Да, я знаю, – сказала Агарь. – Барон.
– Вам говорили о нем?
– Да, в связи с вами.
Взором, полным неизбывной благодарности, он посмотрел на нее. Мысль, что она думала о нем, что упомянула его имя в своих речах, казалось, была непостижима для Кохбаса. И до той минуты, когда маленький автомобиль остановился на вершине крутого холма, Исаак не сказал ни слова.
– Смотрите, – произнес он наконец.
У ног их расстилалась восхитительная долина, богатая, плодородная и так же возделанная, как лучшие европейские поля. До самого горизонта с цепью синеющих гор волновалась зеленая нива, там и сям разделенная на большие прямоугольники – от темно-коричневых до светло-желтых.
Это были недавно засеянные поля. Кое-где к небу поднимался серый дым от домов новых колоний. Смутно различались строения и симметричные улицы.
Крохотный поезд пересек огромную долину, остановился у станции с красной крышей и потом продолжил свой путь.
Долго-долго свисток его доносился до Агари и Исаака Кохбаса.
Они вышли из автомобиля и уселись на краю обрыва.
– Побудем здесь немного, – предложила она.
Внизу дивная палестинская весна раскинула сказочные, сотканные из цветов ковры. Волшебным узором переплетались васильки, анемоны, цикламены и разноцветные маргаритки.
– Как называется эта долина? – спросила Агарь.
– Долина Жизреель.
Ее брови нахмурились. Это название вызвало в памяти те далекие времена, когда она, еще маленькая девочка, так любила чудесные предания Торы. Но вполне понятно, что последующие события стерли воспоминание об Эсфири и Далиле.
Кохбас, с волнением следивший за пробегавшими по ее лицу тенями, пришел ей на помощь.
– Lis reell, – пробормотал он, – вспомните. Jesabe, выброшенная из окна своего дворца. Jehu, копытами своих коней топчущий труп старой царицы.
– Кажется, я начинаю вспоминать, – сказала она. – Назовите мне еще несколько мест. Что за город там налево?
И она указала на приткнувшиеся на уступе горы серые дома, вокруг которых, словно стражи, стояли кипарисы.
– Это Назарет, – сказал Кохбас. – Назарет, где родился один из тех людей, которые наиболее содействовали вечной славе Израиля. Вы удивлены, что я так говорю об Иисусе, в то время как наши братья-ортодоксы видят в нем злейшего из наших врагов, источник всех несчастий, две тысячи лет терзающих наш народ. Это старый взгляд. Мы освободились от влияния клерикалов, чуть было не повергших Израиль в безмолвие могилы. Как жаль, что я не могу вам прочесть ту страницу, где наш великий писатель излагает свое отношение к светлому галилейскому Пророку. «В нем сконцентрировалось все хорошее, все таинственное и прекрасное Израиля»…
Он все более возбуждался, но неожиданно замолк.
Агарь отвернулась от города с чернеющими кипарисами и глядела на одинокую, напоминающую огромную серую пирамиду гору.
– Гора Табор, – пояснил он. – Дальше за ней Ендор. Вспомните, Ендор, Сивиллу, к которой пришел Саул накануне той битвы, когда он должен был пасть. А маленькая деревня к югу – Солон, родина бедной девочки, пожертвовавшей собой, чтобы согреть старость священного царя.
– Абизаг, – прошептала Агарь, – да, я вспоминаю.
– А! – почти в экстазе воскликнул Исаак. – Я знал, что наша земля, наша старая земля позовет вас! Я знал, что вы узнаете ее и что она вернет вас нам.
Преждевременно возвестив о победе, можно все разрушить.
Агарь, съежившись, посмотрела на часы.
– В ожидании этого, – сухо произнесла она, – не забыть бы нам, что скоро три часа и что я должна быть в Каиффе.
Она опоздала к Дивизио. Нужно было сначала пойти к себе переодеться и положить грим.
– Штраф! – хором закричали при ее появлении Стефаниди, Трумбетта и другие. – Откуда, красавица?
– С прогулки по окрестностям. Я прошу вас не терзать меня вашим ревом. У меня мигрень.
– В самом деле? – жалобно произнес Трумбетта. – Нельзя сказать, чтобы деревенский воздух сделал ее любезной!