Уездная учительница магии (СИ)

Так тебе и надо, Эрика. Не зазнавайся. Степпель прав: не стоит лезть на рожон. Надо будет извиниться перед Вандой...
— Поняла, господин директор, — сказала я смирно, и Степпель удивленно поднял брови. Видимо, ожидал, что я буду противоречить.
— Вы умная девушка, — кивнул он одобрительно, потом задумался и почесал затылок, сбив цилиндр на лоб. — Так, куда вас повести первым делом и о чем рассказать?
— Расскажите, кто такой Иоахим Грабб и почему им пугают детей. Мне уже им все уши прожужжали. И что такое Дикая ночь? И почему в вашем городе верят в колдунов и не любят их? И почему повсюду висят обереги и талисманы?
Господин директор даже поперхнулся. Он помрачнел, кашлянул, отвел взгляд.
— Ладно, — сказал он. — И расскажу, и покажу. Давайте заглянем к господину Анвилу и попросим его запустить для нас механический театр. Так будет интереснее и нагляднее.
  
Глава 7 
 
Легенда о безглазом разбойнике
 
Когда мы подошли к дому изобретателя, я опешила. Вблизи здание оказалось еще более странным. Оно было увешано приборами и проводами, как новогодняя елка. На двери вместо звонка или дверного молотка торчала латунная рука, застывшая, словно в ожидании рукопожатия: ладонь сложена лопатой, большой палец отставлен. Шарниры заменяли суставы.
Директор притворился, что не видит металлическую руку. Он громко постучал в дверь кулаком. Мы подождали минуту, но ответа не получили.
— Наверное, господина Анвила нет дома, — предположила я.
— Он всегда дома, — вздохнул директор и заколотил громче. Послушав тишину, решил: — Амброзиус на крыше или в своей мастерской. Ничего не поделаешь, придется здороваться...
С этими словами он несколько раз глубоко вздохнул, как будто готовясь к неприятному испытанию, и осторожно пожал латунную руку. В руке щелкнуло; металлические пальцы дернулись и крепко обхватили директорскую ладонь. Металл сдавил плоть, хрустнули человеческие кости. Степпель завопил, перемежая крики ругательствами, которые не подобает употреблять педагогу.
Одновременно с этим на нас обрушился похоронный звон. Казалось, мелодию исполняет оркестр, играющий на консервных банках, разбитых бутылках и гигантских литаврах. Диким звукам вторили вопли директора; от поднявшейся какофонии хотелось сбежать подальше.
Бедняга господин Степпель корчился от боли и извивался, пытаясь освободиться от механического рукопожатия. Он уперся ногой в дверь и тщетно стремился вырваться. Запаниковав, я ухватила его за талию и изо всех сил потянула.
— Мерзавец Анвил опять изменил настройку дверного звонка! — выкрикивал директор. — Подтянул шурупы, усилил натяжение тросов! Он меня убьет когда-нибудь! Чтоб ему провалиться!
Грохот прекратился так же внезапно, как и начался; латунные пальцы распрямились со щелчком, и мы с господином директором повалились на землю.
Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел хозяин дома.
Не знаю, кого я ожидала увидеть; может, кого-то столь же необычного, как и этот безумный дом. Но перед нами появился пожилой господин в черных брюках, белоснежной рубашке и жилете. Господин следил за собой: седая бородка аккуратно подстрижена, длинные усы завиты на кончиках. Прямые волосы отпущены по старинной моде, до плеч. На его холеном лице застыло раздражение.
Господин молча смотрел, как мы барахтаемся в пыли, потом произнес звучным голосом:
— Прости, Стефан, не рассчитал силу звонка. Вчера явился посыльный от бургомистра и долго надоедал мне с разными глупостями. Торчал под дверью, кричал. Опять же мальчишки проказничают. Пришлось принять меры, чтобы раз и навсегда отвадить нежеланных посетителей.
— Я вам говорил, Анвил не любит людей, — кряхтя, пояснил директор и кое-как поднялся. Я встала, подняла оброненный им цилиндр, несколько раз энергично ударила им по колену, сбивая пыль, и подала директору.
— По твоей милости у меня переломаны пальцы, — горестно заявил Степпель, тряся в воздухе красной распухшей рукой.
Господин Анвил равнодушно глянул на директорскую конечность и заявил:
 
— Это вряд ли.
Я вздохнула. Похоже, опять придется прибегнуть к дару.
— Позвольте вашу руку, господин директор. Я не целитель, но кое-что умею.
Я осторожно сжала его кисть и направила в нее эфирный поток. На секунду я ощутила чужую боль — да, директору и впрямь крепко досталось, но кости и правда целы! — и господин Степпель счастливо вздохнул, почувствовав моментальное облегчение. Я, напротив, испытала сильное головокружение, во рту стало сухо, сердце заколотилось.
Больше никаких фокусов с эфиром до конца дня! Иначе завтра я буду лежать пластом, ни на что не способная.
— Однако любят у вас городе крепкие рукопожатия, — пробормотала я, вспоминая знакомство с бургомистром и его кольцом и сегодняшнюю агрессивную хватку господина Роберваля.
— Спасибо, госпожа Верден, — с чувством сказал директор. — Вы спасли меня.
— О, Одаренная! — заметил господин Анвил, оглядывая меня цепким взглядом ученого, который увидел перед собой интересный образец для исследований. — Барышня из столицы. Наслышан, наслышан. Хоть я и редко выхожу из дома, я в курсе всего, что творится в городе.
Он глянул на директора и спросил недовольно:
— Что ты хотел, Стефан? Познакомить меня с новой учительницей? Считай, познакомились. Теперь позволь откланяться: я занят. Записываю показания приборов.
— Ничего подобного. Ты мне должен, — директор выразительно потряс рукой, которой чуть не лишился. — Запусти для нас свой механический театр.
— Ладно, — нехотя согласился господин Анвил. Он ненадолго скрылся за дверью, а когда появился, на его голове красовался котелок, на носу — круглые очки с зелеными стеклами, а рука сжимала трость с позолоченным набалдашником. — Идемте.
Господин Анвил шагал широко, размашисто. Все в нем было словно напоказ: и хороший костюм, и зеленые очки, и крепкие удары трости о брусчатку. А свой крупный, покрытый красными прожилками нос он задирал к самому небу. Вероятно, изобретатель был очень высокого о себе мнения.
Низенький директор еле поспевал за ним. Я семенила в самом конце процессии и ругала себя, что не сменила туфли на ботинки. Ноги после долгого дня в школе и быстрой ходьбы на высоких каблуках нещадно болели.
Дура, захотела показаться на улицах города при полном параде! Теперь, Эрика, расплачивайся за тщеславие.
— Мы идем на городскую площадь, — объявил директор, отдуваясь.
Я с любопытством озиралась. Вчера я мало что рассмотрела из салона директорского автомобиля и теперь спешила ближе познакомиться с Крипвудом.
Городок казался очень старым. Улочки узкие, кривые, но аккуратные. Дома крепкие, каменные, с черепичными крышами и щербатыми ступеньками, стояли тесно. Полукруглые окна полуподвалов таинственно поблескивали мутными стеклами. Багровый плющ затягивал стены и низенькие каменные заборы сплошным ковром.
Кое-где на фронтонах встречалась лепнина, а флюгера поражали разнообразием.
Несмотря на преобладание старой кладки и темных цветов, Крипвуд был не лишен очарования. На ум приходили старые сказки, и думалось о домовых, которые наверняка облюбовали чердаки под красными крышами.
И я снова отметила, как уважают местные жители разные обереги и талисманы; подковы, сухие связки трав и продырявленные камешки на ниточках висели на окнах, над дверями, на воротах...
Наконец, мы вышли на площадь. Она образовывала в плане правильный треугольник, на нее выходили фасады ратуши, кондитерской и почты, а посередине стоял небольшой фонтан. Сейчас он был выключен, в зеленой воде колыхались опавшие листья плюща. За ратушей поднималась строгая часовая башня с большим циферблатом.
 
Площадь производила впечатление сцены, тесно заставленной декорациями. Закатные лучи солнца освещали ее красноватым светом, как огни рампы, а дальние углы прятались в густых тенях.
Господин Анвил зашагал к нише в каменном заборе, что опоясывал ратушу. В нише обнаружился большой прямоугольный ящик; его переднюю сторону закрывала складная металлическая шторка. Ящик был сделан из дорогого дерева, покрытого блестящим лаком и украшенного цветочной резьбой. Сбоку торчала рукоятка, и виднелись острые зубцы шестеренок. Стало понятно, что внутри скрывается сложный механизм.