Не отрекаются, любя... (СИ)

— Двоюродный, — кивнул Мамай. — Ну и заодно его покровитель и спонсор.
— Да будь вы все прокляты! — выдохнул Марк.
Будь прокляты ваши секреты и ваше молчание!
Ваши чёртовы порты, мосты, склады и борьба за власть!
Марк столько лет искал связь между убийством сестры и делами отца, а отец всё это время знал, кто стоит за всем этим и не признался даже на смертном одре.
— Чем же отец не поделился? Чего не отдал, за что лишился дочери? — сорвал Марк с руля мотоцикла шлем и в сердцах швырнул в кусты.
— Ничего, — покачал головой Мамай. Он поднял шлем. Бережно протёр рукавом. — Ничего не отдал. И его, конечно, нагнули. 
— Да кто бы сомневался, — взмахнул руками Марк. — И как? Они стоили того, эти заводы, дороги, пароходы?
— Нет, Марк. Ничто не стоит жизни ребёнка. И жизни любимой женщины. Но они сделали почти невозможное — отец Веры своей смертью, а твой своим бездействием — защитили тебя и Веру.
— Никого нельзя защитить ни смертью, ни бездействием, — покачал головой Марк. — Знаешь, что я понял однажды, сдыхая в мексиканской тюрьме, откуда меня вытащил… угадаешь кто? Лев Измайлов. Слова «я готов за это умереть» ничего не значат, мой друг Мамай. Умереть проще, чем жить. А ничего не делать — проще, чем делать. Достойно любых усилий лишь то, о чём скажешь: я готов ради этого жить.  
— Почему всё кажется таким бессмысленным? — спросил тогда Марк Ваан.
Он валялся в больнице после мексиканской тюрьмы, откуда его вытащил Прегер. Ваан спросила, что он будет делать дальше. Марк ответил, что Платон предложил ему работу и он решил остаться. Его путь асассина окончен. Возвращаться ему некуда. И больше не к кому.
— Почему такое чувство, что я всё просрал, Ваан?
— Потому что ты сделал то, что должен был, — сжала она его руку. — Пусть сейчас тебе тяжело и горько сознавать как много ты потерял. Но если бы ты променял всё это на сытую и спокойную жизнь, думаешь, ты был бы счастливее?
— Я не знаю, — покачал головой Марк.
— А я знаю. Нет, мой мальчик. Вот здесь, — она постучала жёстким пальцем по его перебинтованной груди, — осталась бы чёрная дыра. Она становилась бы всё шире и сосала из твоей жизни всё хорошее, что в ней было. Поднимая на руки своих детей, каждый раз ты думал бы о том, что у твоей сестры их никогда не будет, а ты за них не отомстил. Смотрел в лицо любимой женщины и думал, что это она виновата. Вместо того, чтобы исполнить свой долг, клятву, что ты дал на могиле девочки — найти и поквитаться с её убийцами, ты залез под юбку и решил там отсидеться. Ты возненавидел бы себя и всё то, о чём сейчас думаешь с тоской, как о несбывшемся. Потому что всё не просто в этой жизни, мой мальчик. Но тебе не о чем жалеть. Ты сделал даже больше, чем должен был. Больше, чем мог. Ты не сдался. И ты выжил. Выжил ради неё. Не важно с тобой она или уже нет. Ты был там, где должен быть. И сделал то, что должен. А жизнь кончается не завтра…  
Когда они с Мамаем, наконец, добрались, до офиса, где его ждал перепуганный до усрачки директор рыбзавода, Марк позвонил Прегеру.
— Ола, амиго! — стараясь, чтобы голос его звучал как можно радостнее, поздоровался он. И после пары дежурных фраз «Как Янка? Как сам?» перешёл к главному. — А скажи мне, тот парень, ихо де пута, сукин сын, что вытащил меня из тюрьмы. Лев, кажется… Да, Лёва. Измайлов?.. Ты его хорошо знаешь?
 К тому, что Марк уже знал от Мамая, добавилось не много информации. Но и с той, что у него была, Марк теперь не просто не знал, что делать, она переворачивала всё с ног на голову, даже больше — возвращала его туда, с чего Марк начал.
Сукин сын, убивший отца Веры, сукин сын, повинный в смерти его сестры — жив.
Он насмехался ему в глаза, когда вытаскивал его из тюрьмы.
Но он знает, что однажды Марк за ним придёт.
Как-то Марк сказал Илье, сыну Зарецкого, друга Александрова, что «повесился» в мексиканской тюрьме и, Марк думал, был последним (это Александров подбил Зарецкого втайне от Прегера поставлять девочек в их с Зарецким казино):
 
 «Перед смертью врут, мой мальчик. Не верь, что, заглянув в её глаза, говорят только правду. Такие живучие твари, как эти, изворачиваются и лгут до последнего вздоха, надеясь, что им всё сойдёт с рук. Но вольно или невольно они всё равно рассказали мне всё, подробность за подробностью, шаг за шагом…»
Сейчас Марк точно знал, что рассказали они не всё.
  
Глава 23. Марк
 
Много лет назад…
— Эй, привет! — она подошла, покачивая бёдрами, и обернувшись на мужа, что самозабвенно закидывал удочку, опёрлась о стол так, чтобы Марку был виден её самый выгодный ракурс: упругие ягодицы, выглядывающие из-под коротеньких шортиков, длинные загорелые ноги, грудь в глубоком вырезе футболки с леопардовым принтом. — Давно здесь работаешь?
— Пару месяцев, — пожал плечами Марк.
За два года работы в Таиланде он уже привык, что на него реагируют примерно так, особенно все эти «тигрицы» — ухоженные жёны богатеньких обрюзгших и пресытившихся всем толстосумов, как этот, которым подавай если картины, то говном, а если для удовольствия, то невинную девочку, над которой можно безнаказанно издеваться.
Ваан лишь подсказывала, когда на вечеринках они с Марком работали парой: сегодня он склеит дамочку, чтобы она увезла его к себе, или первым эшелоном работает Ваан, а Марк подтянется, когда опоенный до бесчувствия «клиент» будет видеть красивые сны. Утром он не досчитается парочки часов по сто тысяч баксов каждые, или пару дизайнерских кресел в два раза дороже. Что он, кстати, может и не заметить.
Дома, переполненные дорогими вещами. И вещи, что покупались ради красивой фоточки в инстаграм, и лишь потому что надо же было потратить на что-то деньги. Про них тут же забывали. А у Ваан было незыблемое правило: брать только то, чего много. И чего не сразу хватятся, а то и не хватятся вообще.  
У Марка «срывов» не было. Голодные до молодого пролетарского тела самки цеплялись к нему как лишай до пионэрки. Но это была просто работа. Для себя Марк нашёл скромный тайский бордельчик неподалёку. И ласковые послушные таечки встречали его там как дорогого гостя. Впрочем, они всех так встречали. Для женщины, в чьей национальной культуре интимное место — голова, нет ничего ни постыдного, ни запретного в «бум-бум», как они называли секс. В Тае упаси тебя бог погладить кого-то по голове, особенно ребёнка — может, руку и не отрубят, но это равносильно коснуться интимного места ребёнка у нас. А в борделях главное не нарваться на трансвестита, ледибоя или катоя — сменившего пол мужчину.    
Но сейчас Марк был без Ваан. И здесь не ради удовольствия.
Четырнадцать раз за два года приезжал Свин, как прозвал его Марк, в Таиланд. Четырнадцать грёбаных раз заказывал яхты и вертолёты, узкотазых таечек и поездки в буддийские храмы, которые истово любил. И только на пятнадцатый Марку удалось придумать план, и он устроился в компанию, что устраивала индивидуальную рыбалку. Переводчиком и так, на подхвате.
Сначала он хотел скормить Свина живьем пираньям в том самом озере, где этот мудак рыбачил. Но, к сожалению, рассказы о том, что пираньи страшные хищники с неуёмной жаждой свежей плоти, всего лишь миф. Пресноводные пираньи, что достигают в длину тридцать с лишним сантиметров, имеют мощные челюсти, шутя перекусывающие палку, гибкие мускулистые тела и всегда держатся стаями — довольно робкие и осторожные рыбы, которые не осмеливаются приближаться к объектам, намного превышающим их в размерах. Если только покидать тело гандона в озеро по кускам.
 
Но это был не вариант. Для себя Марк сразу решил: выглядеть должно, минимум, как несчастный случай, максимум, как самоубийство. И для Свина выбрал минимум.