Смерть у стеклянной струи

— Потому что с точки зрения искусства это слишком сыро, а с точки зрения приличий — слишком откровенно, — по глазам прочел ее вопрос Морской и неожиданно решил объясниться: — Стихи можно писать в трех случаях: если ты гений, если ты молод или если это входит в круг твоих профессиональных обязанностей.
Лариса даже поперхнулась, но тут же взяла себя в руки.
— Не молода и не гений, каюсь, — ехидно улыбнулась она. — Но хотя бы не боюсь признаваться в своих чувствах и пытаюсь формулировать, а не строю из себя образец равнодушного хладнокровия.
— Глобально ты преувеличиваешь, но кое в чем права, — поняв, что переборщил, отец попытался подлизаться.
— И знаешь, — Ларочка уже вошла во вкус, — я потому и прошу тебя поговорить с мамой, что вы с ней одинаковые. Оба так боитесь избаловать близких похвалой и позволить им расслабиться, что все время говорите гадости. Кстати! — Тут она придумала идеальный вариант мести. Они как раз дошли до поворота. — Раз у нас есть время, может, сделаем крюк, заглянем к маме на работу, и ты прямо сейчас поговоришь с ней?
По иронии судьбы из-за ареста Якова вылетела с работы только Лариса. Хотя она была всего лишь его падчерицей. Но жена арестованного оказалась работником слишком видным, а сын — слишком незаметным, и их не тронули. Без Веры Дубецкой ее туберкулезный диспансер и впрямь пропал бы, поэтому все обошлось беседой на собрании. А Женькина служба, судя по всему, и так считалась сплошным наказанием, поэтому ухудшать его жизнь в связи с неприятностями отца было некуда.
— Да, да, — продолжила Лариса. — На работе мама, возможно, будет сговорчивее. Пойдем?
— Ну нет! — Морской аж побледнел. — Ругаться в доме еще куда ни шло, а прилюдного скандала я тебе не обещал. Не дави! Я зайду к твоей матери вечером…
— Но почему сразу скандала? — продолжала подначивать Лариса, а потом вдруг поняла: — Постой! Так ты же ничего не знаешь! Мама позавчера виделась с Яковом. Они объяснились, и ей полегчало. Вчера, отчитывая меня, она даже говорила что-то в том духе, мол, «Лара, твой отец затею с поездкой не одобрил бы». Говорила таким тоном, будто ты — большой авторитет. Она, конечно, все равно будет язвить, но, кажется, теперь она была бы тебе рада.
Морской опешил, и Ларочка представила, какая каша творится в отцовской голове. Он знал только, что с момента ареста Якова прошло больше года, и за это время Вера не получила ни единой весточки от мужа. Сама писала с разрешенной по правилам частотой, отсылала передачи, но долгожданных ответных писем не было. Ни одно из логичных объяснений происходящего Веру не устраивало, потому, опасаясь, что кто-то начнет ей о них говорить, она попросту перестала общаться с людьми. Контактировала только по делу, сухо и на бегу. Все это Морской знал. А вот о том, что Яков два дня назад был в Харькове, услышал впервые. Необходимо было все объяснить, но тут впереди показались две знакомые фигуры.
Ицик Шрайбер и Алик Басюк были в Харькове чем-то вроде достопримечательностей. Считалось, что они поэты, хотя никаких стихов их авторства Ларочка отродясь не встречала. Считалось, что филологи, но специалисты после окончания Университета должны были бы работать по специальности, однако Алик, по слухам, из сельской школы убежал, перебрался обратно в Харьков и чем тут занимался — непонятно. По крайней мере в любое время дня и ночи, когда бы ты ни повстречал этих веселых шалопаев, они, перебивая друг друга, вещали что-то о литературе, красиво декламировали рифмованный бред и цеплялись к прохожим с вопросами о смысле жизни. Эту странную парочку в городе обсуждали все, включая музыкантов, с которыми дружил муж Лары Олег. Собственно, из-за его друзей она и была в курсе дела. Сейчас Лариса заранее сердилась, понимая, что Морский, конечно, отвлечется на приветствия и разговоры.
Но произошло странное. Увидев Морского, чернявый Басюк замер, потом круто развернулся и перешел на другую сторону улицы. Несколько растерянный Ицик неуверенно пожал плечами, но последовал за другом.
Ларочка почувствовала себя так, будто ей дали пощечину, и демонстративно нежно взяла отца за локоть.
— Это не то, о чем ты думаешь! — величественно глядя прямо перед собой, проговорил Морской, не в силах скрыть улыбку. — По-настоящему мы подружились с Аликом в последний год. Пока я был при должности, он, хоть и приносил статьи в «Красное знамя», но теплых чувств ко мне не испытывал. А как меня уволили, так оказалось, что у нас много общих интересов. Так что дело не в том, что он, как ты могла подумать, боится афишировать знакомство с «космополитом». Он и в гостях у нас бывает часто.
— Мне Галя говорила, — сообщила Лариса.
— Просто у нас с ним с недавнего времени уговор, — продолжил Морской: — Мы друзья, только когда он трезв. Напившись, Алик становится сплошным несчастьем. Нет, он не буйный. Просто начинает плакать и каяться… Мне это надоело, и он — надо понимать, из уважения к моему возрасту и былому авторитету — дал обещание со мною говорить лишь в здравом состоянии.
— То есть теперь вы не общаетесь? — фыркнула Ларочка, но, поймав осуждающий взгляд отца, осеклась: — Хочешь сказать, что он бывает трезвым?
— Еще как! — серьезно проговорил Морской. — И поверь, этот юноша весьма эрудирован и может быть очень интересным собеседником. Он знает наизусть, наверное, всех поэтов Серебряного века. Да и прочие прекрасные стихи.
Словно нарочно с другого конца улицы раздался в этот момент восхищенный женский визг, разрываемый громкими раскатами голоса Басюка:
 
 
 
В голубом далеком Аяччо
 
Проживает Алеко Басючио,
 
Хороша его жизнь босячья —
 
Много он потребляет горючего.
 
 
Похоже, горе-поэт встретил подружек или пытался познакомиться. Для пущего эффекта он взобрался на высокий парапет и норовил с него свалиться.
— Я не вполне об этом, — не унимался Морской. — Но сия тирада в пессимистическом варианте заканчивается у Алика строками: «Тяжела его жизнь собачья — Мало он потребляет горючего», и тогда с этим человеком можно и нужно разговаривать. А пока — пусть дурачится, но без нас. Забудем про него сейчас, годится? Ты, кажется, сказала, что Яков в Харькове? Его освободили?
Они пошли дальше.
— Нет, не освободили, — торопливо разъясняла Лариса. — Произошла дичайшая история. В Харьков явилась важная делегация каких-то инженеров. Мама не сказала откуда, но это были иностранцы, причем ужасно уважаемые. Один из них вроде бы в войну подружился с Яковом. Ты же знаешь, папа Яков хороший медик и многих спас. — Лариса поняла, что за разговором они незаметно дошли аж до сквера Победы, и потащила отца вглубь. Там, под шум включенного в честь хорошей погоды фонтана «Стеклянная струя» можно было спокойно пошептаться. — Члены делегации, — продолжила она, — изъявили желание поужинать с Яковом и его женой в честь своего приезда. И что ты думаешь? К маме заявились МГБшники и потребовали выдать парадный костюм Якова. И самой ей тоже приказали принарядиться и быть готовой в нужное время приехать в ресторан. Ей приказали ничего лишнего, включая информацию про арест Якова, не говорить, а вести себя спокойно, как на обычном ужине с высокопоставленными друзьями. Представляешь? Папу Якова срочно разыскали и доставили в Харьков! — Лариса осторожно покрутила головой и утащила отца подальше от посторонних глаз на боковую аллею. — Его привели в порядок, свозили к ужину и… увезли обратно. Но за эту встречу мама успела выяснить, что он жив, почти здоров и любит нас, как прежде. Сказал, что все непросто, но жить можно. А отсутствие писем — это скорее всего блажь администрации. Они имеют право наказывать лишением переписки и, видимо, чтобы не возиться с проверкой почты, пользуются этим правом слишком часто. У многих заключенных такая же ситуация с письмами. Но теперь, когда, благодаря милым иностранцам, выяснилось, что Яков — важная персона, его положение должно улучшиться…