Мексиканская готика
– В любом случае, сколько стоит это лекарство? – спросила Ноэми.
– Лекарство и история.
– Да, и это.
Женщина назвала сумму, Ноэми открыла кошелек и вытащила пару купюр.
– На приготовление лекарства у меня уйдет неделя. Возвращайся через неделю, но ничего не обещаю, – сказала Марта, протягивая руку. Ноэми сунула купюры ей в ладонь, и те последовали в карман фартука. – Можно мне взять еще одну сигарету?
– Да, конечно. Надеюсь, они вам понравятся. Это «Голуаз».
– Они не для меня.
– Тогда для кого? – удивилась девушка.
– Для святого Луки Евангелиста, – сказала Марта, показывая на одну из фигурок на полке.
– О! Сигареты для святого?
– Они ему нравятся.
– Что же, у него прекрасный вкус, – кивнула Ноэми, гадая, сможет ли найти здесь магазин, продающий хоть что-то отдаленно похожее на «Голуаз». Вскоре ей придется пополнить запасы.
Женщина улыбнулась, и Ноэми дала ей еще одну купюру. Не жалко. Всем нужно есть.
– Ну, мне пора. Не дайте святому Луке выкурить все сигареты зараз.
Они вышли на улицу. Марта вдруг нахмурилась.
– Как ты спишь? – спросила она.
– Нормально.
– У тебя под глазами темные круги.
– Там наверху холодно. Трудно засыпать по ночам.
– Надеюсь, дело только в этом.
Ноэми вспомнила свой странный сон, но у нее не было времени анализировать его. У нее был друг, который молился на Юнга, но сама она никогда не понимала идею «сон – это сам спящий» и не пыталась интерпретировать сны. Она вспомнила кое-что написанное Юнгом: внутри каждого есть тень. И слова пожилой женщины, подобно тени, висели над ней, пока она ехала обратно в Дом-на-Горе.
7Вечером Ноэми снова позвали на ужин. За столом, покрытым скатертью из белого дамаска, на котором стояли свечи, собрались почти все Дойлы: Флоренс, Фрэнсис и Вирджиль. Патриарх, судя по всему, будет ужинать у себя в комнате.
Ноэми ела мало, сидела и водила ложкой по тарелке; она хотела поговорить, а не есть. Через какое-то время она не смогла сдержаться и засмеялась. На нее уставились три пары глаз.
– Мы что, и правда должны весь ужин держать языки на привязи? – спросила она. – Может, хотя бы три-четыре предложения произнесем?
Ее звонкий голос контрастировал с тяжелой мебелью и тяжелыми лицами, обращенными к ней. Она не хотела доставлять им проблемы, но ее легкомысленная натура не могла понять идею мрачной тишины. Девушка улыбнулась, надеясь получить улыбку в ответ, но надеялась напрасно.
– Обычно мы не говорим за ужином, как я уже объясняла вам в прошлый раз. Но вы, кажется, собрались нарушать правила этого дома, – сказала Флоренс, осторожно промакивая салфеткой губы.
– Что вы имеете в виду?
– Вы поехали на машине в город.
– Мне нужно было отвезти пару писем на почту.
Это не было ложью, поскольку Ноэми и правда написала короткое письмо отцу. Она собиралась и Хьюго написать, но потом передумала. Они не были парой в полном смысле этого слова, а письмо Хьюго мог интерпретировать как обещание серьезных отношений.
– Ваши письма мог бы отвезти Чарльз.
– Я предпочла сделать это сама.
– Дороги у нас плохие. Что бы вы стали делать, застрянь машина в грязи? – наступала Флоренс.
– Наверное, пошла бы обратно пешком, – ответила Ноэми, опуская ложку. – Правда, это не проблема.
– Для вас, видимо, нет. Но горы опасны.
Слова «для вас» не прозвучали враждебно, но неодобрение Флоренс было очевидным. Внезапно Ноэми почувствовала себя девочкой, которую бьют по рукам за помарку на странице, и это заставило ее вскинуть подбородок. Такое уже было в ее жизни – монашки в школе не отличались дружелюбием. Флоренс была даже немного похожа на мать-настоятельницу: то же выражение полного уныния на бескровном лице. Ноэми казалось, что эта змея вот-вот потребует от нее вытащить четки.
– Я все объяснила по вашем прибытии. Вы должны консультироваться со мной по вопросам, касающимся дома и его обитателей. Я говорила вам, что Чарльз отвезет вас в город, а если не он, то, возможно, Фрэнсис.
– Я не думала…
– И вы курили в комнате. Даже не пытайтесь отрицать. Я же сказала, что это запрещено.
Флоренс уставилась на Ноэми, и девушка представила, как та нюхает простыни, как изучает в чашке остатки пепла. Словно гончая, идущая по следу. Она собиралась сказать, что да, дважды курила в комнате, и оба раза собиралась открыть окно, и вовсе не ее вина, что оно не открывается. Окно так плотно закрыто, словно его прибили гвоздями. Но не успела.
– Это дурная привычка. А некоторые девушки дурно воспитаны, – добавила Флоренс.
Ноэми во все глаза уставилась на нее. Да как она смеет!
Прежде чем она успела открыть рот, заговорил Вирджиль:
– Моя жена рассказывала, что ваш отец бывает весьма строг.
– Да, – ответила Ноэми, бросая взгляд на Вирджиля. – Временами он такой.
– Флоренс управляет Домом-на-Горе не одно десятилетие, – продолжил Вирджиль ровным голосом. – И вы должны были понять, что у нас существуют определенные правила. Наверное, гостю неприлично игнорировать правила дома, вам так не кажется?
Девушка почувствовала себя в западне. Похоже, они собираются все вместе сожрать ее. Интересно, с Каталиной они так же поступали? Что, если бы Каталина пришла в столовую и что-нибудь предложила – насчет еды, декора, традиций, – они бы вежливо заставили ее умолкнуть? Вежливо? Бедная Каталина, нежная и послушная, подавляемая своими новыми родственниками. Ноэми окончательно потеряла аппетит и решила выпить бокал тошнотворно-сладкого вина, вместо того чтобы вступить в перепалку.
Вошел Чарльз, чтобы сообщить: мистер Говард хотел бы увидеть их всех после ужина. Они поднялись и пошли наверх – стайка придворных, отправившихся поприветствовать короля.
Спальня Говарда Дойла была огромна и обставлена такой же тяжелой, темной мебелью, как и весь остальной дом. Плотные бархатные портьеры не пропускали ни лучика света.
Самой выдающейся деталью был камин, резную деревянную полку которого украшали змеи, поедающие свой хвост. Такие же Ноэми видела на кладбище и в библиотеке. Перед камином стоял диван, и на нем восседал патриарх, облаченный в зеленый халат.
Этим вечером Говард Дойл казался даже старше. Он напоминал мумию, виденную Ноэми в катакомбах Гуанохуато. Мумии лежали рядами, чтобы туристы могли на них поглазеть. Их вытащили из могил для выставки, когда налоги на захоронения перестали платить. Говард был таким же высохшим, словно его уже забальзамировали живьем.