Звезды немого кино. Ханжонков и другие

Мне отнюдь не хочется рядить Ханжонкова в некую идеальную персону. Просто он был ощутимо и наглядно не только порядочным, но и попросту замечательным человеком. Из породы скромных колоссов.
А ещё скажу, что он, будучи человеком простодушного казачьего племени, отличался страстным любопытством и сверх того воистину гуманитарным кругозором. По рассказам Веры Дмитриевны, он неплохо знал русскую классику. Из современных ему прозаиков любил (хотя и по-разному) Чехова, Боборыкина, Лейкина, Аверченко, Жениховскую, Вербицкую, Арцибашева (да-да!), Леонида Андреева... Из поэтов отдавал (опять же по-разному) предпочтение Пушкину, Фофанову, Надсону, Лермонтову, Голенищеву-Кутузову, Алексею К. Толстому, Агнивцеву, Саше Чёрному — перечисляю тех, чьи стихи он часто переписывал в свои тетрадки и записные книжки. К сожалению, из всех этих тетрадок осталась у меня только одна, и то изрядно потрёпанная. Больше того, он сам писал стихи, и совсем недурные. Что-то у меня сохранилось: вот, например — называется «Спас на крови»:
 
 
 
 
Пред ликом смерти долу падай!
 
О скорби пенье тропаря,
 
Под светоносною лампадой
 
Кровь убиенного царя.
 
 
 
Над местом смерти византийца
 
Огней священных зыбкий сон...
 
Отпет убитый. А убийца
 
Молвой в святые вознесён...
 
 
Но главное — и это, конечно, главнее всего! — и в работе, и в быту, и в отношениях с людьми его всегда отличали сугубая терпеливость и повседневное — именно повседневное! — участие. Всё то, что называется старомодным (увы, старомодным!) словом «воспитанность». Он не держал обиды и злой памяти на тех, кто в конкурентной борьбе плутовски опережал его (Дранков, Перский). Кто уходил от него, соблазнённый более выгодным предложением. Кто вдруг проявлял вызывающие и досадные амбиции. Он был открыт и расположен ко всем талантливым людям, умел их щедро ценить и оценивать.
Почти каждая из выше и нижеупомянутых женщин была его верным помощником. Он стоически, молча переносил нежданную и, увы, неизлечимую болезнь. Никто не ожидал, что этот потомственный кадровый офицер, моложавый, подтянутый, вдруг в 37 лет остро занедужит ногами (полиартрит) и вскоре сможет передвигаться лишь на костылях и в инвалидной коляске. Он стоически переносил многолетние физические мытарства, выпавшие на его долю — особенно по возвращении из эмиграции, — и только дойдя, по сути, до нищенского обитания, попросил у советской власти пособия. Он удостоился очень скромной пенсии и полузабытый умер безвременно, в шестьдесят семь. Но подробнее про эти печальные события позже. А пока обещанное: три малоизвестных рассказа о нём, а заодно о его популярном, весомом — и в известном смысле единственном — конкуренте. (Я — о Дранкове).
    
Рассказ первый. «Куда, куда?»
Осенью 1906 года молодой Ханжонков, будучи в Париже, увидел — и услышал! — в местном «Иллюзионе» поющие фильмы... Это была новинка, в некотором роде предвосхищающая звуковой кинематограф. Запись звука, разумеется, была в далёком будущем, а «пел» граммофон, хитроумно спаренный с проекционным аппаратом. «Мудрость» синхронизации заключалась в особом аппарате, который контролировал разные скорости — проекции и граммофонного диска. (Это, кажется, и был пресловутый кинетофон).
Ханжонков загорелся целью познакомить русскую публику с этой сенсацией и стал разыскивать в Париже пластинки с русским песенным текстом. С большим трудом нашёл три подходящих: «Вниз по матушке по Волге» (хор), финальное трио из оперы «Фауст» и, наконец, самую подходящую: арию Ленского из оперы «Евгений Онегин» («Куда, куда вы удалились?»). Студия братьев Пате изготовила по его заказу три фрагмента каждого фильма, и французский умелец соединил их с каждой музыкальной добавкой.
Московские прокатчики с недоверием слушали рекомендации молодого энтузиаста, ахали, чесали в затылке, не решаясь на дорогую покупку, и первая партия была продана по знакомству некоему Аксюку, отставному офицеру, который не имел своего «иллюзиона», а гастролировал с фильмами по окрестностям Москвы. В организации просмотров ему помогала Аксючиха — маленькая, но энергичная жена. Он заарендовал для этой цели большой пустующий магазин в центре столицы в Театральном проезде, уставил стульями и скамейками «зрительный зал», пробил в стене два отверстия (одно для объектива аппарата, другое рядом — для глаза самого механика), экраном же служила противоположная стена белого цвета.
К сожалению, сам Ханжонков заболел и не смог присутствовать на этой премьере, но послал своего служащего в качестве технического руководителя. От него он и узнал все подробности.
Народу собралось столько, что оба прохода под стенами были забиты публикой. Сработала реклама — люди стояли, сидели, лежали. Немую программу смотрели невнимательно — ждали поющей. В антракте служащий наладил купленный аппарат, а сам по просьбе хозяина спустился в зал, чтобы наблюдать настроение зрителей.
«Хор» и «Фауст» прошли прекрасно. Люди сидели смирно, некоторые оглядывались на будку, а многие даже пробовали подпевать. Правда, Аксюк чуть-чуть перегнал Аксючиху, следившую за звуком, и вторая картина кончилась чуть раньше граммофона. А вот финал закончился толи небывалым успехом, толи грандиозным скандалом. Что же произошло?
В коротких перерывах между картинами публика горячо обсуждала поющее зрелище и спорила об устройстве этого чуда. Появление на экране Ленского встретили хорошо, а когда, посидев на пне, он встал и запел, зал прямо-таки ахнул. Увидев, что всё идёт прекрасно, служащий стал продираться к выходу, чтобы поздравить Аксюка и в случае общего крика «бис» (такое явно ожидалось) ещё раз наладить аппарат. И вдруг слышит, на самой трогательной фразе («куда, куда, куда вы удалились?»): «Куда, куда, куда... куда, куда, куда...» и опять... «куда, куда, куда....... И вместо «весны моей златые дни» проклятый граммофон продолжает кудахтать: «Куда... куда... куда». Ленский уже закончил свою предсмертную арию, закрыв лицо руками, вздрагивает от рыданий, а над залом парит кудахтанье. Реакция зала была неописуемой: смех, ржанье, крик, свист, аплодисменты... Сущий обвал! Какой-то азартный юнец заголосил по-петушиному: «Куда-куда... куда! Куд-куда!! Кукареку!!!»
Когда служащий не без труда снова просочился в будку, то увидел, что Аксючиха сбежала со страху, а сам Аксюк стоит у аппарата бледный, трясущийся. Когда служащий остановил заевший граммофон, хозяин простонал: «Ну как жить после такого скандала?!» Однако когда Ханжонков через пару дней принёс ему хорошую пластинку с той же арией, Аксюк отказался вернуть испорченную, мотивируя тем, что хочет оставить её себе на память о первом в России сеансе с «поющими картинами»...
Самое интересное, что в дальнейшем злые языки из конкурентов Аксюка говорили (и это было правдой), что он нередко повторял ту же самую дефективную арию на той же самой пластинке — пожиная при этом точно такие же лавры, как и на первом сеансе. «Что ж, — сказал об этом Ханжонков, — конечно, он потрафлял не самым изысканным вкусам, но, ей-ей, можно оценить его чутьё. Трюковые комедии были уже в ходу, но только немые, а вот такого лихого фокуса — да ещё с нарочно испорченным звуком! — не было».