Полжизни для тебя

Это был первый и последний раз, когда они повздорили.
***
Спустя несколько дней, в очередной раз прокрутившись в постели до четырех утра, Ари плюнул на все и встал с кровати.
Он открыл блокнот и стал в сотый раз делать расчеты. В память въелось, что сказал жнец: Ари суждено было прожить семьдесят девять лет на этом свете. Почему-то эта цифра клеймом горела в сознании.
Рука написала крупно: “79 лет”.
Ари точно знал, что было еще несколько месяцев и дней, но их он уже не помнил точно.
Первый раз из своей жизни он отдал Кире неделю.
Под первым номером он написал: “– 1 неделя”. Второй же раз он отдал один месяц своей жизни и за это жнец взял месяц процентов.
“2) 1 месяц Кире + 1 месяц процентов = 2 месяца
3) 1 год Кире + 2 года процентов = 3 года
Итого: 79 лет – 3 года 2 месяца 1 неделя.
С учетом хвостика из нескольких месяцев, осталось около 76 лет.
Рука замерла, обрисовав шестерку. Ари задумчиво постучал по бумаге острием ручки, оставляя четкие точки у хвоста шестерки.
Семьдесят шесть… Артур не чувствовал ничего, потеряв три года жизни. Эта цифра казалась такой же далекой, как и семьдесят девять.
Юноша достал телефон и открыл калькулятор. Ему сейчас двадцать. Семьдесят шесть лет минус двадцать лет. У него осталось пятьдесят шесть лет. Эти пятьдесят шесть лет надо будет поделить так, чтобы одна часть досталась Кире, вторая часть осталась самому Ари, а три части – жнецу смерти.
Палец застыл. В голове мелькнула мысль, что надо было сразу отдать полжизни, тогда бы и ему и Кире оставалось бы прожить дольше, но Ари подавил ее. И хладнокровно набрал на калькуляторе пятьдесят шесть разделить на пять.
Сердце задрожало и упало куда-то в желудок.
“11,2”
Всего одиннадцать лет? Одиннадцать лет Кире, одиннадцать лет Ари и тридцать три – жнецу смерти. Артур скривился от осознания, что он умрет в тридцать один. Сейчас, когда ему было двадцать, это казалось довольно не скоро.
Но даже сейчас он понимал, что это мало. У него были соперники такого возраста, и все как один говорили, что молоды.
Но Ари не мог по-другому. Знать, что можешь спасти Киру хотя бы на такой маленький срок и не воспользоваться шансом… Бояться смерти и не спасти любимую… Это было проявлением трусости. Так не мог поступить мужчина утверждающий, что любит женщину.
Ари написал внизу на листке крупно: “Тридцать один год”. Взгляд поднялся с подсвеченного желтым светом стола в окно. Медленно глаза привыкали к темноте и за окном проявились окна высоток, звезды, деревья, что раскачивались от ветра. Левее небо светлело, предвещая рассвет и новый день.
Подарить одиннадцать лет Кире – это было лучшее, что мог сделать Ари.
Юноша повернул голову и посмотрел на умиротворенное лицо Киры, что, зарывшись в отросшие волосы, сладко спала.
Улыбка окрасила его лицо. Он протянул руку и убрал прядь, что двигалась от её дыхания. Кира была так красива… Ари встал и оставил горячий поцелуй на её виске.
Он отдаст Кире половину своей жизни. Ари проживет еще одиннадцать лет. Его срок придет в тридцать один год.
Кира стала для него всем миром. И в тот момент, когда он это понял, он принял судьбоносное решение. Сомнения прошли. Большая ли это цена за одиннадцать лет рядом с ней? Возможно. Но он пообещал себе сделать все, чтобы она жила.
Он не мог больше ждать, не мог в сотый раз подсчитывать года. Он должен был решить этот вопрос сейчас, пока окончательно не помешался.
Ари накинул куртку и, прихватив с тумбочки перчатки, вышел из дома.
Рассвет медленно подбирался. Небо, наполненное тучами, словно просеивало снег через сито.
Артур не мог больше так продолжать. Он не мог ждать еще три месяца. Он точно свихнется до июня.
Хватит бояться, хватит трусить! Надо посмотреть страху в лицо и покончить со всем этим!
Ари не был уверен, придет ли жнец. Но что-то ему подсказывало, что он объявиться. Юноша шел медленно, словно оттягивал момент. Снегоуборщики проезжали, мелькая проблесковыми маячками. Редкие машины крались по узким дорогам. Ари шел долго сам не зная куда и с удивлением обнаружил, что дошел до парка, укрытого снежным одеялом.
Ари смахнул рукой в черной перчатке снег со скамьи и сел. Маленькие снежинки срывались с неба и оседали на мех ворота куртки. Испещренное голыми ветвями небо было неприветливо серым.
Тишина давила на барабанные перепонки. Ни пения птиц, ни разговоров прохожих, ни шума ветра. Было так тихо, словно все вокруг вымерло.
Клуб пара вырвался из легких, разгоняя мелкие снежинки, что лениво опадали с неба.
– Как тихо… – произнес рядом голос, который Ари никогда не забывал. Молодой человек покосился на старика лет семидесяти, что скинув оставшийся снег со скамьи, пристроил трость на фигурный подлокотник и присел рядом с Ари. – Март в этом году холодный, но это хорошо, я люблю снег, в нем есть что-то чарующее, умиротворяющее.
Жнец откинулся на скамью и поднял глаза на небо. Ари промолчал и продолжил смотреть прямо перед собой.
– Удивлен, что ты позвал меня. Все-таки год еще не прошел.
– Отдай ей одиннадцать лет.
Губы старика искривились. Он приоткрыл рот. Снежинки налипли на губы, которые он слизнул, и повернул голову к Ари. Темные, полные черноты глаза довольно прищурились.
– Одиннадцать лет ей. Тридцать три мне – за услуги. Все правильно? Произнеси, что ты хочешь.
Ари сжал кулаки и сглотнул вдруг вставший в горле ком.
– Да, – тихо произнес он. – Я хочу, чтобы ты отдал Кире одиннадцать лет моей жизни.
Губы жнеца исказились в оскале. Глаза заблестели. Довольно он прикрыл глаза.
Ари замер, смотря на существо рядом с ним. Лицо его было словно морщинистый изюм. Седые волосы были прикрыты фетровой шляпой, поля которой припорошил снег. Именно в этом облике жнец смерти подошел к Ари впервые.
– Пусть будет так, – произнес жнец, поворачивая лицо к нему. Ари даже почувствовал его ликование.
“Почему жнец так радовался?” – промелькнула в голове пугающая мысль.
Ари был готов к его внезапному исчезновению, как и обычно, но жнец продолжал сидеть и, наклонив голову вбок, продолжал смотреть на Ари.
– Какого это? Любить так сильно, что готов отдать самое ценное, что есть у тебя – жизнь?
Брови Ари сошлись, образовав глубокую вертикальную борозду. Возле глаз образовались морщины.
– Такой как ты никогда не поймет, – произнес он, ощущая какую-то опустошенность.
Глаза жнеца сузились. А взгляд потяжелел и ожесточился.