Легенда о Кудеяре

– Мертвяк, – говорит Башка, а сам мыслит: если они первые на покойника наткнулись, на нем можно прибыток иметь.
Аншлаг к мертвецу подошел и ногой для верности ткнул. Но тут тело задвигалось, голову подняло и глаза уставило.
– Чего, – спрашивает, – деретесь, недоросли?
Аншлаг оборачивается к остальным:
– Нет, это не мертвяк. Это просто долбан какой-то тут разлегся. Эй, дядя, – говорит, – ты чего раскинулся, как дуб придорожный?
– Я не раскинулся, – отвечает тот и встает, стряхивается, – а к корням припадал.
А сам лицевым фасадом побитый: в подглазьях фиолетово, на скулах зелено, одёжа продырявлена. Да не так вроде и сильно головой помятый, чтоб с корнями общение заводить, а поди ж ты.
Аншлаг себя по лбу стучит и глаза закатывает. А Студень вдруг обрадовался и говорит:
– А это тот самый, которого в Гренуе-присоске об асфальт валтузили и на ребрах у него прыгали! А он, выходит, наш, кудеярский!
– Наш, кудеярский, – улыбается тот и говорит: – Колей зовут, Николаем. Фамилия Бродилов. На Родину после долгих лет невозвращения прибыл и к корням припал. А хорошо дома! – И дышит глубоко. – А это вы меня спасли от гренуйских малолетних бандитов?
Аншлаг снова зубы пересчитывает и плюет через недостающие:
– Мы, выходит. А ты нас, дядя, не боишься?
– А чего мне вас бояться? – не понимает.
– Дак мы сами тоже малолетние бандиты.
– Нет, – говорит, – какие вы бандиты. Вы, думаю, недоросли добрые и чувствительные.
Аншлаг ему отвечает:
– А вот мы тебе сейчас покажем, какие мы добрые и чувствительные. – И рукава уже закатывает.
Но тут Башка зевнул и сказал:
– Пошли, Волохов. Вот пристал к человеку. А тебе, дядя, лучше так не говорить, нам добрыми быть никак нельзя. В другой раз так просто не отделаешься.
А Коля им вслед поглядел и спрашивает:
– Про Черного монаха не слыхали?
– Не слыхали, – говорят, оборотившись.
– Зря, – отвечает им Коля. – Черный монах в старом монастыре у озера клад сторожит.
– А нам-то что с того? – говорят и плечами жмут. – Пусть себе сторожит.
– Ну, это уж ваше дело. А только думаю, у вас клады тоже на уме сидят?
– Да тебе-то что с того? – спрашивают.
– Вот прилипли, – досадует Коля, – да ничего мне с того. Отблагодарствовать хотел.
– А, ну тогда ладно, – говорят. – Только нам кладов со сторожами больше не надо, испробовали уже.
На том разошлись в разные стороны. А Коля к попу направился.
 
XVI
Коля Бродилов в Кудеяре фигурой знаменитой был когда-то, да теперь мало кто его упомнить мог. Как у нас в пивной на Большой Краснозвездной Мировая дырка образовалась и попервоначалу в нее лезть никто не вызывался, Коля тут и объявился как самый шустрый. На ту сторону перебрался, обглядел там все и обратно вернулся, обстоятельно все выложил, что там и как. А ночью, прежде как милиционерией улицу с пивной огородили и пост с собакой соорудили, он рюкзак собрал и в Дыру опять сплавился. Думали, вернется быстро, голову только проветрит, а не вернулся. Тут как раз поветрие пошло – через Дыру прыгать туда навечно. Стали думать: и он навечно, а он вот – вернулся и к корням припал.
Еще Коля в оные времена был знаменит на весь Кудеяр тем, что его сам Кондрат Кузьмич произвел в летописцы народной жизни и оных ее преобразований. А Коля по молодости ученым историческим хотел стать, вот и пришел к Кондрат Кузьмичу да сообщает: желаю, говорит, к добру и злу склоняться равнодушно и для потомцев летопись освобожденной народной жизни составлять. Кондрат Кузьмич, на это подумавши, отослал Колю в столицу науку постигать. А тот через год вернулся и говорит: не могу без народной жизни прозябать в столицах. Вот Кондрат Кузьмич, чтоб отделаться от него, дал Коле малую должность летописного писаря. А Коля и тут через год прозяб да в Мировую дыру сбежал со всеми своими летописными тетрадками. В Олдерляндии, рассудили тогда у нас, тоже, должно, народная жизнь какая-никакая имеется, и с нее тоже летописное очертание снимать можно, не пропадет, значит, наш Коля.
Вот пришел он после припадения к корням в церковь и спрашивает попа. Ему говорят: батюшка ушел домой почивать, будет к вечерней службе, а сейчас можно записку подать на помин души или свечки угодникам поставить да выпросить у них чего надобно. А Коля говорит: не хочу записку, и свечку сами поставьте, потому как я крещения не имею и через это угодников просьбами пытать не могу, а священник нужен позарез. Ему отвечают: дом у батюшки рядом, ступай, раз уж так остро, и пытай его во спасение души. Коля адрес взял и пошел домой к попу. А звали того отец Андрей.
Отыскал на соседней улице строение в два этажа с осыпанными стенками, поднялся да постучал в дверь. Матушка в мокром переднике его в дом пустила и к батюшке в комнатку проводила, а сама извиняется:
– Стирку затеяла, а машина прохудилась. Я вам теперь чаю с кренделями принесу.
И дверку за собой прикрыла, мало ль, с каким разговором человек пришел, да такой еще побитый и с фиолетовыми подглазьями.
Поп его к окну усадил и слушать стал.
– Вот, – говорит Коля, – как я крещения не имею, то хочу сие принять и в общение с угодниками войти, как у нас отцы делали.
А поп его спрашивает:
– Чем такое желание острое вызвано, что невтерпеж и в церкви дожидаться не стал?
– Мне это Черный монах велел, – говорит Коля.
Тут попадья в дверь поскреблась и чай с пахучими кренделями на столе расставила, а сама ушла биться со стирающей машиной.
– Какой монах? – спрашивает поп, разливая стаканы.
– Такой, что может и в теле являться, и в невещественности как будто, – объясняет Коля и тут выкладывает свою историю похождений через Мировую дырку и по заграничным мирам. А в конце говорит, крендель дожевав: – Стал мне Черный монах везде являться и велел к корням возвращаться. Так и гнал до самого конца да обещался сам тут скоро быть.
– Вон оно как, – сказал задумчиво поп и спрашивает: – А чего же ты, Николай, по заграничным мирам искал так долго?
– Так волю ходил искал, – тот отвечает.
– Нашел?
А Коля показал пальцем в свои фиолетовые подглазья и говорит:
– А вот она, их воля. Век бы не видать.
– Что есть, то есть, – кивает поп. – Ну а женой обзавелся в заграницах?
– Это как посмотреть, – отвечает. – Одна сама выгнала, от другой сам сбежал: отравой ворожейной кормила, чтоб к себе присушить, а я это дело пресек и присушиваться больше не стал.
– А может, и детей прижил? – поп допытывается.