Встречи с русскими писателями в 1945 и 1956 годах

истощенные, были не в состоянии нести тяжелые тома и поэтому вырывали из них
отдельные страницы и главы. Эти фрагменты, а также сохранившиеся экземпляры были
теперь выставлены на продажу в комиссионных магазинах. Я непременно собирался
посетить Ленинград: мне не терпелось вновь увидеть город, в котором я провел четыре
года своего детства. Возможность посмотреть и купить книги делала эту поездку еще
более соблазнительной. После необходимых формальностей я получил разрешение
провести два дня в гостинице "Астория". В поездке меня сопровождала представитель
Британского Совета  (9) в Советском Союзе мисс Бренда Трипп, интеллигентная и
обаятельная женщина, по профессии химик-органик. В серый ноябрьский день я прибыл в
город на Неве.
- III -
Я не был в Ленинграде с 1919 года, когда моя семья получила разрешение вернуться
в наш родной город Ригу, столицу независимой тогда республики. Теперь во мне
необыкновенно ярко ожили воспоминания: я был неожиданно для себя тронут при виде
улиц, домов, памятников, набережных и рыночных площадей. Неизгладимое впечатление
произвело на меня посещение дома, где я жил когда-то со своей семьей. Я вновь увидел
полуразрушенную ограду, магазинчик, где раньше чистили самовары, и внутренний
дворик, такой же грязный и заброшенный, как в первые послереволюционные годы.
Отдельные случаи и эпизоды детских лет вдруг всплыли в моей памяти так четко, словно
23
стали сегодняшней реальностью. Я шел по легендарному городу и чувствовал себя частью
ожившей легенды и одновременно наблюдателем со стороны.
Несмотря на сильные разрушения во время войны, город производил блистательное
впечатление (посетив Ленинград одиннадцать лет спустя, я увидел его почти полностью
восстановленным). Я направился к главной цели моей поездки - "Лавке писателей" на
Невском проспекте. Этот книжный магазин был тогда (думаю, и сейчас) разделен на две
секции. В первой книги находились за прилавком, а во второй - на открытых полках.
Вторая секция была доступна лишь для известных писателей, журналистов и других
привилегированных персон. Я и мисс Трипп, будучи иностранцами, имели право посетить
эту святая святых. Рассматривая книги, я разговорился с одним посетителем, листавшим
поэтические сборники. Тот оказался довольно известным критиком и историком
литературы. Мы заговорили о последних событиях. Мой собеседник описал страшные
годы блокады, стоившие ленинградцам столько страданий. Он сказал, что многие умерли
от голода и холода, но наиболее молодые и сильные выжили, а часть жителей была
эвакуирована. Я спросил о судьбе ленинградских писателей. Он ответил вопросом: "Вы
имеете в виду Зощенко и Ахматову?" Эта фраза удивила меня чрезвычайно: Ахматова
казалась мне фигурой из далекого прошлого. Морис Баура  (10), переводивший ее стихи, не слышал о ней ничего со времен Первой мировой войны. "Неужели Ахматова еще
жива?" "Ахматова Анна Андреевна? Ну, разумеется! Она живет здесь неподалеку, в
Фонтанном доме. Хотите познакомиться с ней?" Для меня это было то же, что увидеть
Кристину Россетти, я от волнения едва мог говорить. "Ну, конечно же, - произнес я, -
очень хочу!" Мой новый знакомый тут же скрылся со словами: "Сейчас я позвоню ей". Он
вернулся, и мы договорились к трем часам пополудни встретиться у магазина, чтобы
вместе пойти к Ахматовой. Вернувшись в гостиницу, я спросил мисс Трипп, хочет ли она
присоединиться к нам, но у той уже была назначена другая встреча.
К условленному часу я снова был в магазине, и вот мы с критиком шагаем по
Аничкову мосту, сворачиваем налево и идем дальше по набережной Фонтанки.
Фонтанный дом, бывший дворец Шереметева, великолепное строение в стиле барокко с
воротами тончайшего художественного чугунного литья, которым так знаменит
Ленинград, стоял посреди обширного двора, несколько напоминающего четырехугольный
двор университета в Оксфорде или Кембридже. Мы поднялись по неосвещенной лестнице
на верхний этаж и оказались в комнате Ахматовой. Обстановка была очень скудной, по-
видимому, многие вещи пришлось продать во время блокады. Из мебели были лишь
небольшой стол, три или четыре кресла, деревянный сундук и диван. Над камином висел
рисунок Модильяни. Величественная седая дама с накинутой на плечи белой шалью
медленно поднялась, приветствуя нас.
Это величие Анны Андреевны Ахматовой проявлялось в неторопливых жестах, благородной посадке головы, в красивых и слегка строгих чертах, а также в выражении
глубокой печали. Я поклонился, что приличествовало ситуации. Мне казалось, что я
благодарю королеву за честь быть принятым ею. "Западные читатели, - сказал я, - будут, несомненно, рады узнать, что Ахматова пребывает в добром здравии, поскольку о ней
ничего не было слышно многие годы". "Как же, - ответила Анна Андреевна,- ведь недавно
появилась статья обо мне в "Dublin Rеviеw", а о моих стихах пишется, как мне сказали, диссертация в Болонье". При нашей встрече присутствовала подруга Ахматовой, элегантная дама аристократического вида. Несколько минут мы втроем вели светский
разговор. Анна Андреевна спросила меня, как военные бомбардировки отразились на
Лондоне. Я постарался ответить как можно обстоятельнее, тщетно пытаясь преодолеть
смущение, вызванное ее царственными манерами. Вдруг я услышал, как чей-то голос с
улицы выкрикнул мое имя. Я никак на отозвался, убежденный, что мне это почудилось, но
крик продолжался, и слово "Исайя" звучало все более ясно. Я посмотрел в окно и увидел
24
человека, в котором сразу узнал Рандольфа Черчилля, сына Уинстона Черчилля. Похожий
на сильно подвыпившего студента, он стоял посреди большого двора и громко звал меня.
Я застыл, буквально пригвожденный к полу, не имея понятия, что мне делать в этой
ситуации. Наконец я пришел в себя, пробормотал извинения и бросился вниз по лестнице, одержимый единственной мыслью - помешать новому пришельцу подняться в комнату
Ахматовой. Мой обеспокоенный спутник, критик, последовал за мной. Когда мы вышли
во двор, Рандольф, радостно выкрикивая приветствия, быстрыми шагами направился в
нашу сторону. "Я полагаю, вы еще не знакомы с мистером Рандольфом Черчиллем?" -
автоматически обратился я к критику. Тот застыл на месте, замешательство на его лице
сменилось ужасом, и вдруг его как ветром сдуло. Я больше никогда не видел его, но
слышал, что его работы продолжают издаваться в Советском Союзе, из чего заключил, что та встреча не нанесла ему вреда. Я никогда не замечал за собой слежки, но в том, что
следили за Рандольфом Черчиллем, не было сомнений. Как раз после этого случая стали
распространяться слухи о том, что иностранная делегация прибыла в Ленинград с целью
убедить Анну Ахматову покинуть Россию, и что Уинстон Черчилль, многолетний
поклонник Ахматовой, прислал специальный самолет, чтобы переправить ее в Англию, и
прочие небылицы.
Я не видел Рандольфа с наших студенческих дней в Оксфорде. Поспешно уведя его
подальше от Фонтанного дома, я спросил, что все это означает. Он рассказал, что в
настоящее время работает в Москве в качестве сотрудника одной американской газеты.
Сейчас он приехал с деловым визитом в Ленинград, и первой его заботой было поставить
в холодильник только что купленную баночку икры. Рандольф совсем не говорил по-
русски, а его переводчик куда-то исчез. Безуспешно ища помощи, он случайно наткнулся
на Бренду Трипп. Когда та сообщила, что я в Ленинграде, он чрезвычайно обрадовался, поскольку решил, что я прекрасно смогу заменить ему переводчика. К сожалению, Бренда