Куафёр из Военного форштата. Одесса-1828

Степан звал ее только по-украински — Надійкою. Или же, когда бывал в настроении более патетическом — «моя Надія». Отношения их виделись трогательными, и смотреть на них было радостно. Взаимная любовь чувствовалась в каждом жесте, взгляде. А если случались прилюдные ссоры, то они были бурными и быстропроходящими, как майская гроза. Видимо, оттого не казались вполне серьезными. Так, просто некая смена сцен и декораций в жизненной пьесе, дабы не заскучать.
С приходом Надії к власти на кухне меню в этом доме несколько изменилось. Появился привкус лесных краев, западных губерний, откуда происходило семейство Покловских. Кочубей, конечно, периодически бунтовал, показывал, как правильно готовить хаджибейский борщ на тарани («От Ярина це вміла!») или казацкий кулеш. Надежда сильно не спорила, старалась перенять какие-то южные рецепты. Но праздники своей кухни не прекращала. Вот и сегодня было именно таке свято. Поэтому вместо борща — грибной суп, пахнущий, кажется, самим птичьим пением и стрекотаньем в деревьях (откуда Надія взяла грибы, бог весть — должно быть, отец привез из недавней инспекции). Ну а на все остальные ожидания отвечали — и достойно — плесканы, тонкие лепешки из гречишной муки, жаренные на масле до хрусткой корочки. А к ним подавалось пять татарских пиалок с разным покрытием для лепешек — мелко нарубленными смаженою куркою, печеною рибкою з цибулею да тремя видами варений.
Натан уплетал за обе щеки, нахваливая хозяйку, мол, откуда такая нашлась для его лучшего друга? На самом деле Натан в общих чертах знал, что отец Степановой жены, Сильвестр Романович, ранее работал по почтовой части. Однако история появления семейства Покловских в Одессе, рассказанная сегодня в развернутом виде, оказалось преинтересной.
Как-то граф Ланжерон на излете своей генерал-губернаторской карьеры и по дороге в Петербург сильно обозлился на нерадивого смотрителя пятой от Одессы почтовой станции. А прибыв в Петербург, он встретился с давним знакомым Варфоломеем Гижицким, бывшим в то время Волынским губернатором. На каком-то приеме Александр Федорович и Варфоломей Каэтанович разговорились. Ланжерон получил душевную просьбу передать приветы одесским Гижицким, детям недавно почившего Игнатия Ивановича. В свою очередь, чтобы позабавить гостя — под бургундское, — граф поделился свежей «почтовой» историей, выставив ее в смешном виде. Но Гижицкий в ответ не на шутку расхвастался, дескать, в его-то губернии станционные смотрители — один другого краше. Тогда Ланжерон заявил, что не станет передавать никаких приветов одесским Гижицким, ежели Варфоломей Каэтанович не поделится с ним станционным смотрителем. И не нужно отдавать лучшего, пусть даст хотя бы одного из лучших — так сказать, ха-ха, на расплод. Гижицкий же заявил, что шляхетский гонор полумер не приемлет — и он договорится о переезде к своему другу лучшего станционного смотрителя его губернии!
Так отец Надежды с семейством оказался под Одессой. А вскоре Покловского перевели с повышением на Одесскую почту. Когда же в 1827 году создавались линии экспресс-почты Одесса — Петербург, Броды — Петербург и Одесса — Броды, то Сильвестра Романовича поставили руководителем обеих одесских линии, отчего он часто колесил по ним с инспекционными поездками.
 
* * *
Отобедав, мужчины ушли в Степанов кабинет, оставив Надії и ее помощнице занятия по хозяйству. Да, многое изменилось в доме Степана. И жена — панночка. И одежду носил уже господскую. Даже кабинет свой заимел, как пан настоящий.
Когда они остались наедине, Натан поведал о вызове к Воронцову, о пожелании, чтобы он занялся графской библиотекой, значительная часть которой должна будет стать городским достоянием. И о странном требовании прекратить сотрудничество с иностранными консульствами в Одессе. Вот уж, кажется, всё рассказал и замолчал — в ожидании ответного рассказа. Но вместо этого установилась тишина.
— Степко!
— Що?
— А ты мне ничего рассказать не хочешь?
— Та ну… Оно, конечно, можно. Але ж нема чого.
— Как это «нема чого»?! Что-то я раньше нечасто видал тебя у генерал-губернатора. Точней — ни разу!
— Ну а тепер побачив. І що з того?
— Что за тайны? Мы же с тобой всегда всё вместе судили-решали, — сказал Горлис, уже с долей возмущения.
— Та які там тайны! Про курячі яйця домовлявся и битую курку. Воронцов думает, что они самые полезные. После овса, конечно.
— И с Туманским тоже про «курячі яйця» говорили? — спросил Натан, совсем уж нервно.
Тут по лицу Степана прошло нечто вроде быстрой судороги. Но он взял себя в руки:
— Да, ровно так! И еще про битых курок с Туманским договаривались.
— Что за дурные шутки?
— Какие есть, Танелю-розумник. Не все ж так глыбоко мыслят.
— Ну, знаешь!..
Натан порывисто встал, уронив стул, и выскочил из кабинета. Следом вышел Кочубей. Надія, с делами уже управившаяся и помощницу отпустившая, играла с детьми. Увидев Натана с перекошенным лицом, она и сама изменилась во взгляде.
А у Горлиса и руки тряслись — он был в бешенстве, состоянии для него не частом. Но он принял Степанову молчанку, откровенную ложь, сдобренную злой иронией, за почти что предательство. Натан привык к подобному поведению других людей, включая Дрымова. Но Степан… Степан… После всего ими пережитого и пройденного!
Гость начал порывисто одеваться, стараясь унять дрожь. На языке тем временем вертелось множество слов — тонко язвительных и простенько грубых, но он сдерживался, чтобы не выпустить их наружу. Однако, совсем одевшись, Натан всё же развернулся к неверному другу и попытался сказать:
— Ты!.. Ты!.. — но тут предательски почувствовал, что лицо перекашивается, как у балаганного Петрушки, а еще несколько мгновений — и потекут слезы.
Бросил взгляд на Степана. Но обличье того оставалось всё тем же — уныло-каменным. Тогда посмотрел на Надежду и увидел, что растерянность в ее лике сменилась каким-то другим выражением, коему трудно подобрать определение — узнаванием что ли?.. Иль нет — скорее прозрением.
Натан развернулся и вырвался из дома во двор, продолжая давить слезы по дороге к фортке.
Как быстро, как внезапно и глупо всё сложилось. Казалось бы, ничего особенно плохого не сказано, но ложь, но интонация, но выражение лица! И сам факт выставления спрашивающего идиотом… Не хочется ему больше иметь дел с таким человеком!
    
Глава 4
  
Столь сильная и, в общем-то, детская реакция Горлиса на ссору с Кочубеем стала для него самого неприятной неожиданностью. Зрелый, серьезный, самодостаточный человек, практически «академик» по определению Ланжерона, — и на тебе! Почти слезы, почти истерика. Да еще в присутствии посторонних. Ну то есть как… жена, дети Степана — всё же не совсем посторонние. Особенно Надійка. С нежностью, дотоле неведомой, Натан вспомнил ее лицо, обращенное к нему перед уходом, сочувствующие глаза. Хотя нет, слово «сочувствующие» тут, пожалуй, не подходит. Порыв души, выражаемый ими, был много сложней и глубже…