Жена винодела
Она надеялась, что это прозвучит как слова поддержки, но Мишель лишь отрицательно покачал головой, все с тем же сердитым выражением. В последнее время, что бы ни сказала Инес, это стало чуть ли не стандартной реакцией.
Раньше было не так. Мишеля, казалось, умиляла неопытность жены, и стоило ей задать вопрос, с удовольствием разъяснял сложные этапы процесса изготовления шампанского. Все переменилось с объявлением войны. Теперь он отвечал коротко, лишь бы отделаться. Инес понимала, что голова его занята другим, но ей все равно было больно. Она тосковала по тем первым месяцам после свадьбы, когда они вместе смеялись и безраздельно верили друг другу. А может, того счастья и вовсе не было и дальше будет как сейчас?
– Просто верь мне, Инес, – с явным усилием выговорил Мишель после долгой паузы. – Я принял меры.
– Но… – начала было Инес, когда с заднего сиденья донесся голос Селин.
– Мы постараемся по максимуму использовать то, что есть. И получить прекрасный результат. Как обычно. Не стоит волноваться.
В ее тоне – или это только показалось Инес? – слышалась снисходительность. И говорила она будто от имени Мишеля и Тео, словно они втроем были против нее одной.
– Спасибо, Селин, – сухо отозвалась Инес. – Вы меня вполне успокоили. – И она отвернулась к окну, чтобы никто не увидел навернувшихся на глаза слез обиды.
Спустя двадцать минут, когда они доехали до «Мезон-Шово», мужчины отправились в погреба заканчивать приготовления к приему винограда, а женщины – в главный дом готовить еду. Назавтра работники должны были прийти на собственный виноградник «Мезон-Шово», и их предстояло накормить. Запасы были разорены, но удалось найти брюквы с турнепсом на большой котел супа и несколько буханок хлеба.
Инес и Селин принялись чистить и рубить овощи. Какое-то время в кухне слышался только стук ножей, пока Селин не нарушила неловкое молчание:
– Извините, если обидела вас тогда в машине.
– Ну, – ответила Инес, не глядя на нее, – я все-таки думаю, что у меня есть причины волноваться.
– Это правда.
– Но почему тогда Мишель в последние дни затыкает мне рот всякий раз, как я пытаюсь что-то сказать? – Инес не ждала ответа, но, к ее удивлению, Селин ответила:
– Инес, ему сейчас очень тяжело.
Инес скрипнула зубами и яростно вонзила лезвие в турнепс.
– Я в курсе. Как-никак он мой муж.
– Прошу прощения, – отозвалась Селин через несколько секунд, – я не хотела быть бестактной.
– Но вам это удалось. – Инес с силой рубанула ножом по доске. Больше года она пыталась держаться по отношению к Селин максимально дружелюбно, надеясь, что та в конце концов примет ее как равную себе, но теперь с нее хватит! Сколько можно сдерживаться, когда об тебя ноги вытирают! – Не считайте меня дурой, Селин, и не думайте, что мне нет дела до того, что здесь происходит. Понятно, что я не так хорошо, как вы, умею помогать с работой в погребе, но я не такая бесполезная идиотка, как вам представляется. – Инес, всхлипнув, умолкла.
Селин вздохнула:
– Инес, я вовсе не думаю, что вы бесполезны, я думаю… думаю, что вы новый человек в нашем деле. Вам надо многому научиться.
– Я стараюсь, Селин, правда стараюсь.
Молчание, наступившее после этих слов, было неудобным и напряженным. Инес продолжала резать овощи, а к глазам подступали слезы, которым она не хотела давать волю при Селин. Через некоторое время Селин произнесла:
– Простите меня. Я иногда бывала к вам несправедлива.
Инес подняла глаза:
– Бывали, да. Я знаю, что у нас не так много общего, Селин, но вообразила себе, что в один прекрасный день мы сможем друг на друга опереться, – в конце концов, мы вместе застряли здесь, у черта на рогах. А теперь и Мишель совсем перестал меня слушать, и было бы так хорошо иметь подругу.
– Мы и есть подруги, Инес.
– Правда?
– Конечно. – Но Селин не подняла глаз и не добавила ни слова. Наступило молчание. Разговор, чувствовала Инес, только увеличил расстояние между ними.
К концу осени, когда виноградные лозы уже погрузились в зимнюю дремоту, а по утрам на солнце искрился иней, Инес была измучена до последней степени. Ежедневно она поднималась до рассвета и сонно брела с Мишелем в погреба клеить этикетки на бутылки с шампанским урожая 1936 года. Они готовились к поставкам, хотя, когда у них вновь появятся постоянные покупатели, никто не знал.
Как-то поздним ноябрьским вечером, когда уже давно стемнело, Мишель поднялся из погреба в кухню с пылающими щеками и горящими глазами и объявил жене:
– Утром приезжает Клебиш. Эмиль из комиссии только что прислал сообщение с нарочным.
– Зачем? – спросила Инес, оторвав хмурый взгляд от почти опустевшего буфета.
Отто Клебиша недавно назначили инспектором, ответственным за виноделие. Официально его должность называлась Beauftragter für den Weinimport Frankreich, уполномоченный по импорту вина из Франции, а неофициально – вайнфюрер. В июле, когда Клебиш только прибыл в Шампань, с ним связывали надежды на некоторое облегчение жизни. И действительно, грабительские налеты военных на винные погреба прекратились. Вдобавок Клебиш происходил из хорошей семьи – даже родился в Коньяке, где его родители до Великой войны торговали крепкими напитками. Если уж нами должен управлять захватчик, рассуждали виноделы, то, может быть, это и к лучшему, что он разбирается в нашем ремесле и знает, как мы живем. Но все осторожные надежды развеялись как дым, когда Клебиш реквизировал родовой замок у Бертрана де Вогюэ – главы компании «Вдова Клико-Понсарден» – и вселился туда сам.
– За вином, без сомнения. – Мишель скрипнул зубами.
– И что ты ему ответишь?
– Соглашусь на все требования.
Инес сжала челюсти:
– Они не посмеют.
– Еще как посмеют, Инес. – Голос Мишеля звучал устало. – Это затяжная война, и нам надо постараться в ней выжить. Мы ведь с тобой уже говорили об этом, правда?
– Да, – пробормотала Инес, понимая, что опять сказала не то.
На следующее утро Инес и Мишель встали еще раньше, чем обычно, и наклеили оставшиеся этикетки, а затем поднялись в дом, чтобы подготовиться к приезду Клебиша. Инес переоделась в бледно-зеленое платье, доходившее до середины икр, собрала волосы в низкий пучок и слегка тронула губы помадой. До войны она всегда так выглядела – элегантно, продуманно, модно, – но так давно не наряжалась, что теперь с трудом узнала себя в зеркале.
– Не слишком ли ты стараешься ради оккупанта? – хмуро заметил Мишель, когда Инес вышла из спальни и встала рядом с ним в гостиной.
– Важно, чтобы он принял нас всерьез, – ответила Инес, поправляя платье. Мишель промолчал, и ей вдруг стало неловко. – А Тео и Селин подойдут?
Мишель покачал головой:
– По-моему, Клебишу лучше не видеть Селин. Для нее это может быть опаснее, чем для нас с тобой. Отношение немцев к евреям…
– Но ведь она не подпадает под statut des Juifs. – Действительно, в октябре французское правительство издало «Статут о евреях», по которому (точно так же, как и по германским Нюрнбергским законам) евреем считался тот, кто в третьем поколении происходил как минимум от трех чистокровных евреев, а у Селин еврейских предков было только двое.
– Нельзя быть уверенным, что нацисты не передумают. Лучше соблюдать осторожность.
На самом деле Инес понимала, что без мрачной молчаливой Селин ей будет легче. Та в последние недели совсем замкнулась, разговаривала только о работе с Мишелем и Тео, всегда очень коротко, и Инес спрашивала себя, как Тео удается выносить холодность супруги, когда они остаются наедине.
Герр Клебиш приехал ровно в восемь в сопровождении двух солдат, которые держались поодаль и вполголоса переговаривались по-немецки. Вайнфюрер был высокого роста, с черными прилизанными волосами; посреди мясистого лица торчал массивный нос, напоминающий птичий клюв. Он оглядел дом, и глаза его блеснули в утреннем свете из-под набрякших век.
– Благодарю, что вышли меня встретить, – произнес он на таком же безукоризненном французском, какой был у офицера с глазами-бусинками, возглавлявшего команду грабителей в июне. – Не покажете ли мне погреба?