Перезагрузка времени
В этом городе жестоких людей ему не было места. Он упустил бешеный пульс столицы. Выбился. Выдохся. Путался под ногами спешащих тружеников, ежесекундно ощущая свою горестную бесполезность для Республики. Иногда, стремясь наверстать упущенный ритм, он бежал, расталкивая мокрые плащи, но заряд жизненной энергии иссякал скорее литий-ионной батареи из эры становления цифровой эпохи, и он вновь шатался тут и там, взвалив на себя беспросветную ношу безысходности. После каждого забега бремя тяжелело, увлекая его все глубже на смердящее дно обреченности.
В брезентовой толпе Трэй вновь заприметил странного субъекта, преследовавшего его от площади Моря Дирака. Царапнув взглядом, незнакомец скрылся в шумном потоке людей, струящихся по авеню Стивена Хокинга. Нет, он еще не спятил, тот тип не отставал которую улицу подряд. Похоже, он выискивал недоброкачественных единиц, отбившихся от упорядоченного роя тружеников.
Тлеющее чувство самосохранения, почти прогоревшее, заставило двигаться быстрее. Он сопротивляется. Зная, что бесполезно, продолжает безудержно раздувать искры жизни, накачивает себя надуманным позитивом, запрещает сознанию распадаться на осколки. Бесполезно. Все бесполезно…
Несколько часов назад, ранним утром – тихим и малолюдным, когда до рассвета было еще далеко, – ничто не предвещало охоты за ним. Сотрудники-муравьи уже подтягивались на работу, срезая путь по площади, названной в честь теории английского физика, основоположника квантовой механики. Трэй сидел на скамейке, обмотав вокруг шеи ленточку с эмблемой бывшего работодателя. Напротив возник мужчина. Трэй подумал, что красная лента с броским шрифтом лаборатории «Трансгенез» в тальковом свете фонарей выглядит как рана, но подошедший не спрашивал, все ли в порядке, а продолжал пялиться, укрывшись под деревом от моросящего дождя. Он был похож на типичного представителя японской нации. Как-то во время университетской практики ему довелось общаться с группой японцев, их физиономии разительно отличались своей массивностью от других народов Азии.
– Ну и погодка! – констатировал мужчина, вытирая лоб промокшим насквозь рукавом делового костюма. От дождя белоснежная ткань приобрела дымчатый оттенок.
– Превосходное утро для прогулок, – возразил Трэй.
– Да уж! – поддакнул тот, оглядываясь по сторонам. Редкие прохожие шли по своим делам.
– Да уж, – повторил Трэй, давая понять, что говорить больше не о чем.
– Кстати, который час?
Почему он не уходит? Почему его не оставят в покое?
– И все-таки, приятель, не подскажешь, который час?
«Иностранец, раз нет аэроэкрана 4», – подумал Трэй, хотя акцента он не уловил. Мужчина свободно владел корпоративным корейским седьмой версии. Ею пользуются все, так как восьмерка глючная, а десятка анонсирована совсем недавно, и никто не торопится на нее переходить.
Трэй раздвинул «пистолетиком» указательный и большой пальцы левой руки. Между пальцами вспыхнул полупрозрачный экран.
– Пять утра, – ответил он и присовокупил ради шутки, – 24 апреля 2476 года, город Пусан, Корейская Корпоративная Республика.
– По рюмочке соджу за знакомство?
Трэй был не против выпить. В последние дни он приобщился к алкоголю, но пил в одиночестве, без компании навязчивых незнакомцев.
– Замечательного дня! – бывший генетик подвел черту под разговором. Одолев пронизывающую апатию, он поднялся и пошел прочь.
Трэй дошел до ближайшей улицы, берущей начало у японского посольства. Незнакомец следовал за ним на почтительном расстоянии. Трэй прибавил шаг, попутно разглядывая витрины, будто не замечает слежки. В отражении мелькало лицо приставучего чудака. Он смешался с толпой, выплеснувшейся из стеклянного офиса. Ему удалось оторваться, но вопрос, что хотел тот гуйдзи 5, не покидал его. Любопытство – хороший знак. Значит, его еще что-то интересует, он еще способен на чем-то сконцентрироваться, пусть и в таком неприятном деле, как охота за ним.
Дождь стих и Трэй, погруженный в черные мысли, бродил по улицам, пока вновь не почуял пристальное внимание. На оживленном авеню Стивена Хокинга, боясь упустить в спешащем многолюдье свою жертву, гуйдзи уже открыто шел за ним по пятам.
– Что тебе? Проваливай, чертов япошка! – выругался Трэй и бросился прочь.
Чувство опасности всколыхнуло в нем негодование, распустившееся ярким бутоном сакуры. Так странно и непривычно было ощущать прилив сил, толкающий его в гущу прохожих, которые словно разбухли до неповоротливых великанов, – так это было неестественно и волнительно, что, цепляясь за короткий миг отпустившей депрессии, он рванул напролом. Он проскальзывал между мокрых туш, завернутых в сырые плащи, распихивал их локтями, наступал на чьи-то ботинки, спотыкался, хватался, словно за поручни, за держащие зонты руки. Он шел в атаку против всех этих людей, против собственного эмоционального коллапса, подталкивавшего к неизбежности.
Как и цветок сакуры, негодование отцвело также скоро, и в тот же миг силы иссякли. Неспособные фиксироваться на чем-то дольше десяти минут, сколько бы он ни будоражил в себе угасающие вспышки радости, гнева, любознательности, мысли развалились на фрагментарные обрывки. Он позабыл, куда и зачем мчится. От кого-то бежит? Кажется, какой-то японец гонится за ним. И пусть! Какая разница.
Единственное, что давалось легко, это воображаемые видения того, как он облачается в свой любимый костюм и, словно на праздник, отправляется в центральную санчасть. В санитарном учреждении, иногда называемом по традиции госпиталем, медсестра с механической заботой предложит проследовать по зеленой линии. Затертая тысячами подошв до гадкого салатового оттенка зеленая линия зовет его в неизведанное… С каждым вздохом эти образы проступают все отчетливее.
У потерявшего работу нет ни единого шанса спастись. Выпавший из корпоративного маховика винтик подлежит списанию. Биология сделает свое губительное дело – занозистые корни апатии уже пустили метастазы саморазрушения. Его время почти истекло, Трэй был способен как-то это осознать.
Он заставил себя хохотать, чтобы показать преследователю: «Вот он я, счастливый и беззаботный». Он натужно смеялся в проскальзывающие мимо лица, а те шарахались от него; иные, преимущественно мелкие служащие, бранились и сильно толкали. Он держался за живот, давясь смехом и падая в лужи. Поднимался и продолжал смеяться из последних сил, словно наступившая тишина прервала бы его истерзанную жизнь. Выдавливал смех пересохшим горлом. До хрипоты. До слез.
Он как-то очутился в глухом переулке. Облокотился о выступ, всматриваясь в пустоту, по которой проползали тени спешащих пусанцев, шедших бесконечной вереницей, словно оттиски на вертящемся абажуре ночника. Работу слаженного конвейера призрачных тружеников нарушило серо-молочное пятно, завладевшее всем пространством и застывшее в ожидании. Кто это? Ах да, его преследуют. Уже нашли. Загнали. Что ж, убивайте. Так даже лучше, чем бессмысленная борьба с собой.