Александровскiе кадеты. Том 2
– Нам пора. – Две Мишени поднялся. – Всего хорошего, mesdemoiselles.
На улицу они все выскочили, словно из-под обстрела. С Игорька слетел весь его уверенный вид.
– Ну кто ж знал, что они сюда притащатся?! – начал он уныло, едва заметив взгляды Ирины Ивановны и подполковника.
– Должен был подумать, – вырвалось у Феди.
– Да Ленинград – огромный город, тут год ходи, знакомого не встретишь!..
– Давайте-ка лучше всего вернёмся домой, – проговорила Ирина Ивановна. – И, хотя мне очень не нравятся здешние моды, – последнее слово получилось донельзя ядовитым, – но так нельзя. «Снимается кино» – это хорошо, но дразнить гусей не следует. Как отсюда быстрее всего добраться до ваших бабушки с дедушкой, Игорь?
– На метро, – вздохнул тот. – Ох и влетит же мне… Маслакова – она такая, всей школе растреплет, и параллельному классу, и учителям, и родителям…
– Ну ничего такого уж страшного, – пожал плечами подполковник. – Надеюсь, что очень скоро мы сможем вернуться назад, и тогда всё это уже не будет иметь никакого значения.
– А вы так торопитесь? – вдруг спросил Игорёк. – Вам тут, у нас, так не нравится? Потому что царя убили, да?
Две Мишени вдруг остановился.
– Нам тут нравится, – ответил он очень серьёзно. – Я благодарю Провидение, что такое приключилось со мной. Я скорблю о страшной кончине государя и его близких, и – вы правы, Игорь, – это никогда не оставит меня. Однако у нас есть наш мир, наше собственное время, наше собственное Отечество и собственный государь, которому мы присягали. Мы обязаны вернуться. У кадет, ваших, Игорь, ровесников, там остались семьи. Хотя, конечно, нам безумно интересно всё, изобретённое и открытое за шесть десятков лет.
Игорёк тяжело вздохнул.
– У нас хорошо на самом-то деле, – пробурчал зачем-то. И снова повторил: – Никто никого не угнетает. Богатеев нет. И нищих тоже.
– То, что нищих нет, – это очень хорошо, – серьёзно кивнула Ирина Ивановна.
– И вообще тут интересно! – подал голос Костька, провожая глазами то, что Игорёк назвал «троллейбусом».
– Интересно, – согласилась Ирина Ивановна. – Но нам надо торопиться. Бог весть, что сейчас творится в Гатчино; и бог весь, что переживают сейчас ваши родители!..
…Метро, конечно, поражало. Движущиеся лестницы, на которых Петя, казалось, готов был кататься вечно; подземные дворцы, отделанные мрамором; голубые поезда, катящие сквозь тьму; да, в этом мире было на что посмотреть!..
– Замечательно тут у них всё, – с завистью проговорил Костька сквозь шум несущегося под землёй поезда. – Эх, нам бы такое!..
– И у нас такое будет, – отозвалась Ирина Ивановна. – В Москве уже проекты составляются, я слышала… [10]
– Так то когда ещё будет, – протянул Костя, – а тут уже всё готовое!..
…«Домой», то есть к Онуфриевым, вернулись в молчании.
– Николай Михайлович, наверное, всё уже подсчитал, – рискнул Федя.
– Я вот никуда не тороплюсь, – буркнул Костя. – Куда нас отправят? Обратно в тот подвал? В то же самое время, да? Так пристрелят нас там, и вся недолга.
– Ничего подобного, – услыхала их Мария Владимировна. – О том, чтобы вас туда отправлять, и речи быть не может. Слава богу, мы немного научились… за это время.
Она встретила их в фартуке – хлопотала на кухне.
– Прислуги у нас нет, сами, всё сами, – и улыбнулась.
– А почему у профессора…
– У профессора и доцента, – строго поправила Мария Владимировна.
– Тем более. Почему у профессора и доцента нет хотя бы кухарки? – осведомилась Ирина Ивановна. – У меня вот есть. Замечательно пироги печёт. И царское варенье делает.
– Долго объяснять, Ирина Ивановна, дорогая. Как говорится, у нас теперь все равны, слуг нет, кто не работает, тот не ест…
– Странно как-то, – пожала плечами госпожа Шульц. – Если у меня есть деньги и я плачу достойное жалованье…
– Эксплуатация человека человеком, дорогая! – высунулся из кабинета Николай Михайлович. – Никак не возможно. Нельзя.
– Неужто никому подработка не нужна? – продолжала недоумевать Ирина Ивановна.
– Как не нужна! Нужна. Порой и договоришься… но вот так, как в старые времена, – такого нет больше. Ничего частного не осталось, ну, почти ничего. Портной мой, Иван Сергеевич… Техник зубной… Вы ж поймите, социализм у нас. Все работают на государство.
– Так это ж хорошо, – услыхал Фёдор Костю Нифонтова. – У нас на казённых заводах и платят, говорят, лучше, и условия…
– Сложно всё, – вздохнула Мария Владимировна. – Уж больно много было… всякого. Но чего мы тут в прихожей разговоры разводим? Проходите, дорогие мои, проходите!..
… – Значит, так. – Они вновь сидели за чайным столом, и патефон – ну, конечно, совсем не такой, как привык Федя, – негромко исполнял «Щелкунчика». Николай Михайлович говорил, позабыв о еде и дирижируя сам себе вилкой. – Значит, так. Расчёты я закончил. Мурочка моя проверила, пару ошибок нашла, вдвоём мы их исправили.
– Значит, – выдохнул Две Мишени, – мы сможем вернуться?
Профессор кивнул. Переглянулся с супругой. Та, в свою очередь, тоже кивнула, словно давая сигнал.
– Сможете, – сказал профессор. – Во всяком случае, ничто в расчётах этому не противоречит и не запрещает. Однако сперва… мы… мы надеемся на вашу помощь.
– Мы с радостью, Николай Михайлович. – Ирина Ивановна даже прижала руки к груди. – С радостью и от всей души!..
Однако хозяин лишь покачал головой.
– Видите ли… Эта помощь может оказаться… – он вдруг поднял взгляд, – …эта помощь может оказаться слишком…
– Что мы должны сделать?
– Не только «вы», Константин Сергеевич, дорогой. Весь ваш корпус.
Тут рот открылся даже у Пети Ниткина.
– Помните, с чего начался мой рассказ? С того, что прошлое изменить невозможно. Оно уже было. Оно уже произошло. Мы не можем отправиться обратно в своё время и спасти нашего Пушкина. Только вашего.
– Но он же тот самый Пушкин, – подняла бровь Ирина Ивановна.
– Тот. Но в вашем времени. А мы бы хотели… – Тут голос его сделался еле слышен. – Мы бы хотели изменить именно своё.
– Погодите, – поднял руку Две Мишени, – вы же сами только что сказали, что это невозможно!
– Мы очень долго именно так и думали. Пока я не нашёл странную иррегулярность, постоянно возникающую в расчётах, если я привносил в них сущность, изначально отсутствовавшую во временном потоке. И эта иррегулярность, выходило у меня, вела к изменениям, к тем, которые мы, изначально находящиеся в данном потоке, осуществить не могли.