Венедикт Ерофеев: Человек нездешний

Но рядом со мной, чуть ли не с моего младенчества, оказался человек, который провёл с Венедиктом Ерофеевым последние три года его жизни и стал для него близким другом. Это моя крёстная мать — Наталья Шмелькова. Мой дед занял особое место в её жизни. Казалось, что и после смерти он с ней не разлучался. Она постоянно упоминала его имя, когда мы говорили на никак не связанные с ним темы: о моей учёбе в школе, о путешествиях или встречах с друзьями. Беседуя со мной о всяких пустяках или обсуждая различные жизненные ситуации, она представляла, как бы поступил «Веничка» и что бы он сказал по тому или иному поводу. Это было занятно для нас обеих. Именно от неё я узнала очень многое о деде. Её рассказы помогли мне достаточно ясно представить его предсмертные годы.
Книга Натальи Шмельковой погружает читателя в события и атмосферу времени перестройки. На этом фоне разворачиваются события жизни простого, ранимого и мудрого человека с его привычками, предпочтениями, необычным поведением. В книге рассказывается о его близких и друзьях, не всегда гладких с ними взаимоотношениях.
С невообразимой болью, спустя время, написаны последние строки, от которых сжимается сердце: «Через несколько минут, в 7:45, Венедикта Ерофеева не стало». Я не раз перечитывала её протокольные записи конца апреля и мая 1990 года.
Наталья Шмелькова присутствовала рядом в самые ответственные моменты моей жизни и многому меня научила. Я помню, как в детстве она летом приезжала к нам в деревню из Москвы и давала уроки рисования. Впервые она привезла краски, карандаши и бумагу, когда мне и брагу Жене было три года. Мы с братом неумело смешивали краски и ломали карандаши, пытаясь что-то изобразить на бумаге по её примеру. Моя крёстная объясняла, что именно так рисовали великие художники. Она приезжала к нам каждый год и всегда привозила с собой краски. Она умела вдохновлять. Придумывала всегда что-то интересное и увлекательное. Знала, как разнообразить даже самое неинтересное занятие. Я запомнила один день из моего детства, когда я, брат Женя, племянница и Наташа отправились в лес за грибами. Казалось бы, что интересного в сборе грибов? Но крёстной была поставлена задача: победит в игре тот, кто соберёт их больше всех и сможет принести маме. Мы пребывали в возбуждении, охваченные желанием собрать как можно больше грибов, чтобы получить почётное звание победителя и удостоиться похвалы.
С детства она говорила про нас с братом: «Детки чудные». Она восхищалась нашими нелепыми детскими рисунками, поощряла любые наши глупости, потому что она тоже находила во всём этом что-то забавное. Мы любили вместе дурачиться. Позднее она одобряла наши с братом уже серьёзные решения. Она присутствовала на нашем школьном выпускном вечере, после которого перед нами стоял выбор дальнейшей профессии. Мы остановились на востоковедении. Она поддержала наш выбор института и специальности, посчитав это достойным занятием для внуков Венедикта Ерофеева.
Моя крёстная была необыкновенной художницей. Она постоянно рисовала, и для этого ей были вовсе не обязательны карандаш и бумага. Умение сотворить шедевр любыми подручными средствами, с помощью нескольких штрихов — это про неё. Я часто ночевала у неё. В каждой из её трёх комнат и в коридоре на стенах висели картины. Они были повсюду. Многие из них принадлежали кисти знаменитых художников и были ими в знак уважения подарены моей крёстной матери. А некоторые написаны самой Наташей. Эти картины особенно мне нравились. Больше всего мне был по душе зимний ночной пейзаж, на котором изображён одинокий маленький домик. Эта картина висела прямо над моей кроватью и определённо делала уютной комнату.
В апреле прошлого года я простилась с Наташей. Было множество мыслей и хотелось так много ей сказать, но я, рыдая, прошептала: «Прости за всё». Думаю, именно это были самые необходимые слова.
Возвращаясь к первым строкам моего сочинения о том, кого можно причислить к великим личностям, скажу, что я долго общалась с одной из них. Это моя крёстная, которую я всегда буду помнить. Я написала здесь не просто о неких великих и бессмертных. Я написала о своих родных, которыми горжусь, и, надеюсь, память о них никогда не умрёт.
 
1 февраля 2020 года.
 
     
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 
 ЭКСПОЗИЦИЯ
   
Глава первая 
 РАМА ДЛЯ ПОРТРЕТА
Повествование моей книги выросло из желания представить настоящий, а не расхожий образ Венедикта Васильевича Ерофеева, привести его хотя бы в некоторое соответствие с оригиналом. Я попытался уяснить, прежде всего для самого себя, в чём же состоит уникальность личности этого странного человека. И почему он воспринимается «белой вороной» среди преуспевающих советских писателей и даже среди многих писателей-нонконформистов, его современников. Что он был особенным, это понятно. Но ведь его коллеги по перу тоже ведь не из прокисшего теста были слеплены. И талантом их Бог одарил, и фортуна им благоприятствовала, а вот чего-то в них не было. А вот чего, я с ходу не понял.
Понять, что привлекало Венедикта Ерофеева в увиденном, прочувствованном, прочитанном, мне помогли записные книжки удлинённого формата, заполненные цитатами с комментариями и его размышлениями. Он вёл их с шестнадцати лет. Общих тетрадей избегал из-за своего кочевого образа жизни. Ответ, чем он отличался от большинства своих коллег, я нашёл в одной из его многочисленных записных книжек: «Не то, что небожителем я был, а просто нездешним. Она ж меня, смеясь, на землю пролила»1.
И «нездешний», и «смеясь, на землю пролила» взяты Бенедиктом Васильевичем из двух стихотворений Фёдора Ивановича Тютчева. Напомню, что стихотворение, посвящённое Е. Н. Анненковой, начинается так:
 
 
 
 
И в нашей жизни повседневной
 
Бывают радужные сны,
 
В край незнакомый, в край волшебный,
 
И чуждый нам и задушевный,
 
Мы ими вдруг увлечены.
 
Мы видим: с голубого своду
 
Нездешним светом веет нам,
 
Другую видим мы природу,
 
И без заката, без восходу
 
Другое солнце светит там...2
 
 
Последнее предложение записи Венедикта Ерофеева — это строка из второй строфы известного тютчевского стихотворения «Весенняя гроза»:
 
 
 
 
Люблю грозу в начале мая,
 
Когда весенний, первый гром,
 
Как бы резвяся и играя,
 
Грохочет в небе голубом.
 
Ты скажешь: ветреная Геба,
 
Кормя Зевесова орла,
 
Громокипящий кубок с неба,
 
Смеясь, на землю пролила3.
 
 
Венедикт Ерофеев этой записью обозначил также свою духовную связь с Игорем Северянином [1]. Ведь получившую широкую известность книгу своих стихотворений тот назвал «Громокипящий кубок», а эпиграфом к ней взял последнюю строфу тютчевской «Весенней грозы».
Короче говоря, у Александра Александровича Гениса было основание сказать: «По сути, Ерофеев перешёл границу между изящной словесностью и откровением. Пренебрегая злобою дня, Веничка смотрел в корень: человек как место встречи всех планов бытия»4.