Ронан-варвар
Охваченная яростью, Шикара швырнула в Некроса быстрое Мыслежало – и изумленно повалилась назад, когда он отразил жало прямиком в нее. Как больно! Да каким таким клятом, невесть по какой причине она не могла двигаться, не могла толком подумать… Вино! Мысли Шикары обратились вовнутрь, пока она просматривала содержимое своего кровотока, анализируя и оценивая. Ага, наркотик! Но и с наркотиком в крови она не должна была потерять способность, даже со связанными руками она должна так мозгануть Некроса, чтобы тот по стенке потек. Откуда у него Сила, чтобы ее сковать? Озадаченная Шикара уставилась на Некроса, а затем все у нее внутри сжалось от ужаса, когда она заметила блеск золотого украшения у него на шее. Пять Великих демонов, мать вашу! Это же Ожерелье Вотиона! Как он его нашел? Шикара могла бы поклясться, что оно, обернутое заговорами и заклинаниями, в полной безопасности лежит на самом дне выдвижного ящика с ее нижним бельем. Должно быть, оно у него уже несколько дней… ничего удивительного, что Заговор Замедленного Экстаза не срабатывал. Надо полагать, мерзавец выдавал ответное заклинание! Что ж, это объясняет и то, почему у нее вдруг Тертый Бычий Член кончился. Вот ублюдок хитрожопый!
Найдя нужную страницу Некрос удовлетворенно хмыкнул, затем пристально посмотрел на Шикару, и она с ужасом увидела, что в его глазах нет никаких эмоций, кроме довольства собой и… нет, не может быть! Да, ненависти!
Господи, какая же она была дура! Шикара снова утонула в мехах, потрясенная и уязвленная, не способная ни о чем подумать. Она беспомощно лежала, когда Некрос начал монотонную декламацию. Голос его, казалось, переполнял комнату примерно так же, как дыня может переполнить рюмку для яйца, а слова словно бы наносили Шикаре физические удары, пока она всеми силами пыталась заставить свой разум работать. Совместное действие наркотика и заклятия лишило ее способности причинить Некросу любой вред, но она твердо знала, что должна что-то сделать.
Ожерелье и книга заклинаний обеспечили Некросу потенциал для колоссальной силы, но это была та сила, которой он управлять не мог. Пусть он и обладал некой скрытой способностью, по сути он был всего-навсего колдуном недотепой. В тот единственный раз, когда Шикара попыталась показать ему, как делать элементарный заговор, он нечаянно превратил кухонную плиту в лужу расплавленного металла. Позволить ему вырваться в мир с Ожерельем и Книгой было все равно, что дать пятилетнему мальчугану цепную пилу и в зоомагазин запустить.
Отчаяние дало Шикаре последний прилив колдовской силы. Глаза ее на секунду вспыхнули, и книга, извергнув сноп зеленого пламени, мгновенно обратилась в пепел. Некрос взвыл от боли и ярости, взглянул на свои обожженные пальцы, а затем изрек последние слова заклинания. У Шикары оставалось лишь одно краткое мгновение, чтобы понять, в какой бездонной пропасти она на сей раз оказалась, после чего все вокруг взорвалось белым светом, а четыре стены комнаты словно бы сдвинулись и раздавили ее.
ПЛЕМЯ
В конус второй эпохи настало время, когда зло поработило всю землю. Люди ходили в страхе, пока тролли и орки умножали, гоблины брались делить столбиком, а драконы обращались с дробями. Многие некогда благородные племена перековали орала на мечи, и могущественными они сделались, ибо изучили Черную магию и прознали об анаболических стероидах. А главнейшим среди них было Племя Фаллона. Никто не мог противостоять его мощи, а пред именем их вождя взрослые мужчины в страхе склоняли головы. Некрос Черный было его прозвище, ибо черен был его конь, черны – его шлем и щит, да и сам он ничуть не пекся о личной гигиене. Одни поговаривали, будто продал он душу самому Повелителю демонов Асгарбаду, другие возражали, что обменял он ее на пару щипцов для завивки волос. Жесток был Некрос Черный, и всюду, где проезжал, смерть и разрушения сеял…
Неболуйские равнины миля за милей тянулись между Северными Горами и Лесом Снов. Некогда цветущие пахотные земли на востоке Галиадора ныне подверглись серьезным климатическим переменам. Землетрясения отвернули две главные реки прочь от этого региона. Скудость осадков превратила верхний слой почвы в пыль, а жестокие северные ветра эту пыль сдули. Стало невозможно возделывать землю, и люди начали уезжать, сперва семьями, а потом целыми деревнями. В конечном счете равнины превратились в пустыню. Кое-что там еще можно было взрастить – к примеру, одиночество. Или скуку. А еще голод и жажду. Но посевы? Сомнительно. Не многие оставшиеся в голых пустошах принадлежали к одной из трех категорий. Или бедные, или совсем нищие, или мертвые.
Аккурат в середине самой пустынной части равнин стояла хижина, вид которой наводил на мысль, что ее построил некто, лишенный и инструментов, и навыка, а также, вполне возможно, и рук. Пронизывающий ветер свистел вокруг свалявшегося гнилья соломенной крыши и задувал песок заодно с гравием под дверь, в которой было больше дыр, нежели древесины. Под прикрытием стен мазанки, где ветер всего лишь создавал дискомфорт, но не вызывал откровенную боль, нашел себе приют недокормленный и рахитичный осел. Осел этот был до предела измотан. Большую часть дня он провел в поисках еды, а оставшуюся часть в мыслях о еде. Пока что ему удалось съесть несколько клочковатых побегов травы паты, немного земли, отколовшийся кусок собственного копыта и бумажный мешок. Бумажный мешок был, пожалуй, гвоздем программы. Теперь, когда на пустыню падала ночь, осел стоял в сгущающемся мраке, рокоча пустым животом, жевал камешек, пытаясь вообразить его куском репы, и с пессимизмом поглядывал вверх, на солому.
«Вот мудаки! – думал он, пока аромат гниющей соломы плыл вниз. – Лучшая еда на многие мили в округе, и они ее на самую верхотуру засунули. На этой соломе я бы еще не одну неделю перекантовался».
Осел, как ему показалось, провел столетия, пытаясь измыслить способ забраться на крышу, и в настоящее время корпел изо всех сил, стараясь отрастить крылья, – но, надо сказать, без особых успехов.
Внезапно осел навострил уши. Что это там такое вдалеке? Вроде как приближающийся стук копыт. Не возвещает ли это, часом, о прибытии еды? Может статься, какое-то пекущееся именно об ослах благотворительное общество проведало о его незавидном положении и теперь во весь дух неслось его спасти! Скажем, «Солома для бедняков» или «Сено ради спасения». Да-да, наверняка так оно и есть! С рокочущим животом и оптимизмом в сердце осел терпеливо ждал пришествия Немезиды.
* * *Словно стая воронов, летящих на падаль, Племя Фаллона вырвалось с востока. Всадники мчались как ветер, черные тени на еще более черной равнине. Копыта их коней были обмотаны тряпьем, приглушая звук приближения. Неожиданность стала их оружием, как и страх, а все люди были их врагами. Не жалели они ни мужчины, ни женщины, ни ребенка. В общем, серьезные ублюдки.
Пока они текли по равнинам подобно волне скверны, два ведущих всадника отделились от группы и легким галопом направили коней к хижине. Более крупный из них пристально взглянул на сооружение, затем заговорил:
– Скачи с племенем, Ангнейл! Здесь забавы только на одного. Я к вам потом присоединюсь.
Ангнейл пришпорил коня в погоне за остальными и безмолвно слился с ночью. Его вождь спешился, оставив своего мощного, черного как смоль коня топтаться на голой земле, а затем помедлил, чтобы понюхать воздух. О боги! От такой вонищи стошнило бы даже орка! Каким же надо быть идиотом, чтобы устроить помойную яму так близко к дому, да еще с наветренной стороны! Некрос безнадежно покачал головой, и золотое ожерелье у него на шее сверкнуло в лунном свете. Затем, прижимая к носу плащ, он целеустремленно зашагал к хижине. Его слезящиеся глаза сияли радостным предвкушением.
Внутри хижины Варг Худой сосредоточивался на обеде, пока его жена с трепетным обожанием за ним наблюдала. Вообще-то звать его «Варг Худой» было бы не совсем верно. По сути, даже «Варг Болезненно Тощий» было бы в отношении его мощей вопиющей несправедливостью. Впрочем, как любил говаривать Варг, на пессимизме далеко не уедешь. Именно неисправимый оптимизм привел его к тому, чтобы звать свою жену «Елена Не-Очень-Прекрасная». Благодаря все тому же оптимизму Варг по-прежнему торчал на равнинах, когда все его соседи давно сдались и уехали.