Что не стоит делать невидимке

Я знаю, что не стоило так делать, но, даже если она кому-то и расскажет, кто во всём мире ей поверит? От этого отмахнутся как от бредней очень пожилой леди. Поймав себя на этой мысли, я чувствую себя виновато: будто пользуюсь прабабулиным молчанием. Она просто сидит, глядит на дождь, стучащий в окно, посасывает конфетку – уже добрых минут десять как. Возможно, я – сама того не понимая – с самого начала собиралась ей всё рассказать.
Леди устроилась у прабабулиных ног, вытянувшись во всю длину, чтобы хорошенько вздремнуть.
Мы делаем паузу. Если точнее, я делаю паузу. Довольно утомительно поддерживать разговор в одиночку. Что она услышала? Что поняла?
Потом она кое-что произносит.
– Невидимая.
И всё. Больше она не говорит ничего. Однако мне этого достаточно, чтобы понять, что последние десять минут я сотрясала воздух не впустую.
Я продолжаю щебетать.
– Я слышала, у тебя сегодня был ещё один гость, прабабуля? Кто это был? Какой-нибудь старый друг из Калверкота? Наверное, здорово, когда приходят гости, ага?
О господи, теперь я понемногу начинаю чувствовать отчаяние. Однако, когда я поднимаю взгляд, оказывается, что прабабуля уронила голову на плечо и дремлет, сидя в кресле. Я поднимаюсь, чтобы уйти, и Леди, увидев это, тоже вскакивает.
В этот момент в комнату входит одна из медсестёр.
– Так-с, Лиззи. Не хочешь пойти в общую комнату? «Жители Ист-Энда» идут. Посадим тебя в кресло, и я тебя прокачу. – У неё заграничный акцент. Не знаю, откуда она, но говорит она примерно как Надя из седьмого класса, которая родом из Литвы.
– Она спит, – говорю я медсестре.
– Спит? Я так не думаю – Лиззи не спит. ТЫ ЖЕ НЕ УСНУВШИ, ДА ВЕДЬ, ЛИЗЗИ?
Прабабуля приоткрывает глаза – кажется, она удивляется, завидев меня.
– Видишь? У неё просто глаза отдыхавши, да ведь?
– Прошу прощения, – говорю я этой суетливой медсестре так вежливо, как только могу. – А кто ещё сегодня приходил к моей прабабуле?
Медсестра не смотрит на меня.
– К ней гость приходивши, а? Ух и везёт тебе, Лиззи, сразу двое за день! – Потом она обращается ко мне: – Прости, дорогуша. Моя смена только начавшись. Но ты можешь глянуть в книге посетителей. Туда всех записывают.
Меня вот туда точно не записывали. Тут за этим не особо следят.
– Эй, Лиззи. Ты там не сварилась ещё под этим одеялом, а? Давай-ка уберём его.
Медсестра поднимает клетчатое одеяло. Всё это время прабабулины руки скрывались под ним, стискивая листок плотной бумаги.
Это фотография. Старая, глянцевая.
Я немедленно понимаю, кто тот мужчина, что на ней изображён, – это мой папа, лохматый и бородатый, и он держит на руках ребёнка, который может быть, а может и не быть мной (фото слегка нечёткое). А позади него стоит женщина – она улыбается и держит руку на моей ножке, словно очень хочет быть в кадре, хочет показать, что она тоже его часть.
Вот только это не моя мама. У этой женщины ярко накрашенные губы, тёмные поднятые на лоб очки и пышная каштановая укладка. Она смутно напоминает мне какую-то рок-звезду/знаменитость, но я никак не могу вспомнить её имени.
С чего бы кому-то, кто не является моей мамой, быть на таком фото? Может, это какая-нибудь папина сестра. Если подумать, это может быть кто угодно.
Абсолютно кто угодно.
Но это не так, правда?
Прабабуля хотела, чтобы я увидела это фото, поэтому и сказала мне прийти.
 
Глава 30
Прабабуля трясущимися руками вертит фото и медленно поднимает на меня взгляд.
– Это я, прабабуля? – спрашиваю я и осторожно забираю у неё снимок. – Кто эта женщина?
Прабабуля уже не смотрит на меня. Её рот начинает шевелиться, она облизывает губы. Я знаю, что это значит: она собирается с силами, чтобы что-то сказать.
– Кто ты? – произносит она. Туман в её глазах рассеялся, и они глядят прямо на меня.
Прабабуля же, конечно, знает, кто я? Внутри у меня что-то слегка обрывается, когда я осознаю, что она, возможно, в конце концов теряет рассудок. Не узнаёт свою собственную правнучку?
Я мягко говорю:
– Это я, прабабуля. Этель. Твоя правнучка. – Я добавляю, чуточку громче: – Этель.
Её глаза сужаются, и она стискивает губы, словно выражая нетерпение.
– Кто ты, касаточка?
Я беру у неё фото и присматриваюсь. Это определённо я; это определённо папа. Я указываю на женщину с шевелюрой.
– Кто это? – спрашиваю я.
Но прабабуля уже отвернулась к окну. Взгляд её затуманился, как будто его задёрнули занавеской.
Я приближаю фото к лицу, чтобы взглянуть повнимательнее. Тогда-то я и ощущаю запах.
Застарелый табак. Принюхиваясь к фото, я убеждаюсь, что оно едва заметно, но отчётливо пахнет сигаретами.
И вот я пялюсь на фото, обнюхивая его, что, скорее всего, выглядит странновато, и вдруг осознаю, что через плечо мне заглядывает медсестра. Она слушала наш разговор, а я даже не заметила, что она ещё тут.
– Знаешь, на кого она походит? – говорит медсестра, взбивая подушку и подпирая ею прабабулину спину. – Ой, ты такая махонькая. Она давным-давно померевши. Поди ещё до того, как ты родившись. Она походит на Фелину! Один в один. У ней ещё песня была «Зажигай свет… тра-ля-ля…»
Медсестра напевает строчку из той же самой песни, что недавно пел Бойди. И имя Фелина мне знакомо, кажется, явно сценический псевдоним.
Я киваю медсестре.
– О, да. Я слышала её.
Я чувствую уверенность, что фото – это подарок для меня, так что кладу его в карман.
И тут медсестра говорит что-то ещё. Она просто продолжает болтать, поддерживая беседу.
– Шоу-бизнес её погубивши, вот как говорят.
– Кого? Фелину?
– Ну да. Наркотики, алкоголь… вот это всё. Испортивши её. А со временем и убивши, да? Пусть это будет уроком, дружочек, – она грозит мне пальцем, но не по-злому.
– Я знаю, что она любит её песни. – Медсестра поворачивается к прабабуле и чуть повышает голос. – Ты же любишь Фелинины песни, да ведь, Лиззи? Ты у нас настоящая фанатка, да ведь?
Прабабуля просто моргает, глядя в окно. Кажется, она слегка улыбается.
– Стою я тут как-то, и вдруг по радио передают одну песню. Да я прям видела, что она слушает. Аж пальцами зашевеливши под музыку, богом клянусь.
 
Глава 31
По дороге домой я трачу немного мобильного трафика, чтобы послушать «Зажигай свет» Фелины. Это медленная такая песня, с приятным аккомпанементом гитары, саксофона (кажется) и глубокого барабанного стука. А голос у Фелины гортанный, но приятный.