История французской революции. От первых дней до Директории

Реформаторские попытки Тюрго были предприняты слишком поздно. С одной стороны, разложение зашло слишком далеко, с другой – ослепление привилегированных сословий достигло своего максимума, и, наконец, монархия была уже слишком слаба для того, чтобы произвести переворот сверху. и история пошла своим предопределенным путем.
Государственные долги Франции были очень велики, и одни проценты поглощали громадную сумму. Уже во времена Людовика XVI государственные долги Франции достигли 8500 миллионов. Денежная нужда была тяжелая и хроническая. При всем том двору неугодны были такие бережливые люди, как Тюрго; им был гораздо приятнее такой министр финансов, который умел доставать деньги и средства для расточительности двора, не заикаясь об экономии, к которой стремился Тюрго. Призванный на этот тяжелый пост Клюньи оказался скоро непригодным. Наконец, Морена додумался доверить французские финансы швейцарцу Неккеру, резиденту Женевской республики при французском дворе.
Неккер, правда, был представителем буржуазии и дворянству не особенно угоден, но у него была выдающаяся репутация и от него ожидали успешного выхода из финансовых затруднений. Трезвый делец, но лишенный широкого размаха, Неккер был назначен генерал-директором финансов: он сейчас же прибег к старым средствам – к займам, и так как в качестве крупного банкира он пользовался значительным кредитом, то это ему удалось сравнительно легко. Пока что деньги были, и можно было хоть на время забыть о тяжелом финансовом положении.
Тут произошло событие, привлекшее к себе внимание всего французского населения. В Северной Америке как раз в это время закончилась борьба колоний с Англией, и североамериканский конгресс провозгласил свободу и самостоятельность колоний. Де Верженн добился того, что Франция оказала поддержку восставшим колониям, а Неккеру удалось раздобыть необходимые для этого средства. Влияние североамериканской войны на французскую армию осталось неизгладимым. Офицеры и солдаты вернулись с гораздо более радикальными воззрениями, чем те, с которыми они ушли. А правительство имело глупость как раз в это время увеличить строгость в армии. Армия была тогда особенно ненавистным для народа учреждением, так как тогда еще не было такого избытка рабочих сил, как в настоящее время, и крестьяне страшно озлоблялись всякий раз, когда у них отрывали сыновей от полевых работ для продолжительной и тяжелой военной службы. И вот, тот самый Людовик XVI, который так недавно говорил о правах французского населения, постановляет, что даже в чин поручика не должен быть произведен тот, кто не может назвать четыре поколения своих предков. Ни один лейтенант недворянского происхождения не мог быть произведен в капитаны. Все это означало, что солдат не мог надеяться на действительное повышение. Затем были введены считавшиеся образцовыми прусские армейские уставы, но, хотя они считались лучшими, французам строгость их была ненавистна. Большое озлобление вызвало в армии восстановление фухтелей, т. е. наказания сабельными клинками. Все это имело своим последствием то, что оппозиционный дух развился и в армии, этим в значительной степени объясняется отношение ее к начавшейся революции.
Между тем и при Неккере финансовое положение Франции стало ухудшаться; он, правда, был бережлив, но займы его увеличили бремя долгов и тяжесть процентов. Мало-помалу Неккер пришел к тому же, о чем помышлял Тюрго, т. е. к мысли обложить налогами и дворянство, и духовенство. Для этого он решил сознать народное представительство, а именно представителей трех сословий каждой провинции. Но этот план не имел успеха вследствие сопротивления парламента, с одинаковым упорством отстаивавшего привилегии дворянства от всяких покушений сверху и снизу. Тогда Неккер прибег к новому средству: желая привлечь общественное мнение на свою сторону и на сторону своей реформы налогов, он напечатал свой доклад королю о состоянии государственных финансов.
Это был неслыханный до того времени поступок, и он поразил всех. То, что в современном государстве кажется вполне естественным – контроль общества над государственным бюджетом, тогда было чем-то небывалым. Зачем буржуазии, крестьянству и помещикам знать, сколько расточает двор на всемилостивейшие подарки, пенсии и ренты своим любимцам? Зачем этой мещанской «сволочи» знать, что она дает почти все, а привилегированные сословия – ничего? Зачем, наконец, раскрывать перед всей Европой, какие громадные долги взвалило на плечи французского населения продолжительное и неумелое хозяйничанье? Все представители старого порядка – двор, дворянство, духовенство, парламенты – все это обрушилось на женевца, осмелившегося прибегнуть к таким неслыханным средствам. Ему пришлось подать в отставку, но общественное мнение всецело было на его стороне. Вдобавок ко всему, он написал еще книгу о государственном хозяйстве Франции и подверг в ней подробной критике все злоупотребления прежнего времени. И хотя у Неккера не было никаких реформаторских планов и сам он находился не у власти, он с того времени стал любимцем общества.
К этому времени душой придворной партии была уже королева, с жестокой ненавистью выступившая против реформаторов и против реформ. Братья короля всеми мерами поддерживали ее, сам же король колебался между разумными доводами своих государственных людей и происками двора. Когда скоро после отставки Неккера Морена умер, двор сумел достигнуть того, что должность первого министра осталась незамещенной. Раньше при назначении министров еще сколько-нибудь считались с настроением народа, теперь же могли занять их места только те, которые обещали достать возможно больше денег.
Попытки привлечь разных финансистов с тем, чтобы они не только привели в порядок финансы, но, кроме того, еще раздобыли денег, кончились неудачей; и тут появился фокусник, уверявший, что он сразу может вывести французские финансы из затруднительного положения. Эго был некто де Калонн, избранник придворной партии, царедворец старого покроя, отнесшийся к своей задаче со всем легкомыслием своего времени. Бережливость в государственном бюджете этот джентльмен с головы до пяток считал смешным мещанством; своим девизом он провозгласил расходы и расточительность. Он, не задумываясь, утверждал, что роскошь двора благоприятствует торговле, ремеслам и промышленности. Несостоятельность этого утверждения очевидна; стоит только принять во внимание, что французский народ – не дворянство и не духовенство – сперва должен создать те средства, на которые двор будет роскошничать. Роскошь в лучшем случае только возвращала третьему сословию часть того, что прежде у него было взято.
При Калонне для придворных наступило хорошее время. Купленные ими или выгодно обмененные имения оценивались в двадцать миллионов франков, которые пришлось уплатить государственному казначейству. Калонн все налоги взыскивал по возможности за несколько лет вперед и, таким образом, кое-как выплачивал процент государственного долга. Благодаря этому, кредит этого блестящего царедворца и государственного деятеля поднялся; деньги текли к нему со всех сторон, он мог делать сколько угодно займов. И действительно, кассы вдруг стали полны, двор утопал в блаженстве. Расточительность его при Калонне не раз вызывала народное негодование.
Финансовые фокусы Калонна представляли собой опасную игру; если бы они продолжались дольше, они неизбежно должны были бы привести к катастрофе. Переполненные недавно кассы неожиданно оказались пустыми, и недавно прославляемый всеми чародей Колонн не мог уже придумать ни одного средства, чтобы снова наполнить их.