Человек, который присутствовал
Мы обожаем тайны в книгах и не любим их в жизни. Я не исключение. В конце концов и книжные тайны мы любим лишь потому, что на последних страницах они разъясняются.
— Нет, — сказал я твёрдо, хотя и сознавал нелепость ситуации. — Вы обязаны объяснить.
Его круглая фигура как-то сжалась, даже на полушубке прибавилось складок.
— Вы же не поверите… — Он тоскливо оглянулся.
— Я слушаю.
— Вы сами позвали меня…
— Мы?!
— Ваши мысли.
Невольно я вздрогнул. Его губы тотчас тронула печальная и вместе с тем торжествующая улыбка.
— Вот видите, я предупреждал. Не надо вам знать.
Очень хорошо! Федяшкин был шизиком.
Я снова взял себя в руки и проговорил уже спокойно:
— Продолжайте.
Нет, он не хотел продолжать, он думал, что теперь я его отпущу. Напрасная надежда. Я, сам не знаю почему, был готов взять его за шиворот дряхлого полушубка, лишь бы поскорей вытрясти из него признание. Я даже сделал мысленное движение к этому. И он испугался, как будто действительно прочёл мои мысли!
— Не надо! — закричал он. — Вы заморозите себя! Скажу, так и быть, а потом вы меня отпустите, ладно? Ах, молодой человек, как вы безрассудно поступаете со своим мозгом!
— Итак, вы телепат. Давайте дальше.
— Нет! Я не умею читать мысли! Но я ощущаю их, когда они… Понимаете, я, конечно, человек неучёный… Но если кто-то думает, так в его мозгу какие-то… эти… потенциалы меняются, излучения происходят. И когда разгорается мысль, когда она создаёт что-то, от неё исходит… тепло. Знаете, такое хорошее, хорошее тепло! Ну, этого я почти не замечаю, только вообще, фон, так сказать… А вот если она особенно разгорается, как тогда у вас, меня туда и тянет.
— Все это любопытно, — перебил я нетерпеливо. — И почти не противоречит науке. Но сами себе вы противоречите здорово.
— Как же это? Не может быть!
— Может. Когда вы пришли, наши мысли чадили, а не разгорались. Чадили! Так как?
Федяшкин сконфузился. Мне этот своеобразный шизик начинал нравиться. Он был не просто безвреден, он был ещё и трогателен в своих фантазиях. А все же почему он пришёл именно к нам?
— Нет здесь противоречия, — неуверенно сказал он. — Только не сочтите это за хвастовство…
— Да?
— Что вы видите вокруг?
Он слабо повёл рукой. Машинально я проследил взглядом очерченный им полукруг. По своим делам и заботам спешили насупленные граждане, собачьими хвостиками вились автомобильные выхлопы, по карнизам важно гуляли голуби, визжал трамвай, заворачивая на проспект.
— Так вот, вокруг всего этого витает облако мыслей, — таинственно понизив голос, сказал Федяшкин. — Но ярких точек, когда создаётся что-то новое и значительное, пока немного. Потому каждый язычок пламени драгоценен. А у меня свойство… Только опять же не сочтите это за тщеславие… Моё присутствие сразу разжигает огонь. Разве вы этого сами не заметили? Нет, нет, — воскликнул он, как бы защищаясь. — Сам я никто, бухгалтер на пенсии, но свойство у меня такое есть — помогать другим думать. Оттого я к вам и пришёл. Я ко многим хожу, так надо, им хорошо, мне, всем людям хорошо. Не верите?
Конечно, я не верил. Нисколько не верил. И все же в моей непоколебимости была маленькая трещина: его слова в принципе могли объяснить все, что случилось с нами в тот вечер.
— Отлично, — нашёлся я. — Продемонстрируйте.
— К чему? — огорчённо сказал он, переминаясь. — Все одно не поверите.
— Поверю, — упрямо возразил я и без всякой логики почти уверовал, что так оно и будет.
— Пойдёмте, — покорно согласился Федяшкин.
Я слишком изумился, чтобы возразить. Мы свернули в переулок, другой, третий. Федяшкин шёл не быстро, но достаточно уверенно, только лицо его приняло отрешённое выражение, точно он слушал какую-то далёкую музыку.
— Куда мы, собственно, идём? — не выдержал я наконец.
— Не мешайте! — вдруг резко сказал Федяшкин. И сразу засмущался с головы до пят.
— Простите… Я и сам не знаю, где-то здесь… Конечно, мы могли бы зайти в институт рядом, там тоже… Но туда не пустят без пропуска. Но мы уже близко!
Я махнул рукой и только подивился, как это я влез в столь фантасмагорическую авантюру.
Скоро мы пошли уже дворами, какими-то переходами, потом стали подниматься по лестнице, самой заурядной, с бумажками и сором у люков мусоропровода.
Федяшкин остановился перед дверью на седьмом этаже.
— Здесь.
Он заметно волновался, губы его побелели, и голову он наподобие улитки норовил втянуть в воротник полушубка.
Звонок неуверенно дзинькнул.
Дверь отпер хмурый парень в спортивном костюме.
— Вы к кому? — спросил он как-то равнодушно.
Я посмотрел на Федяшкина. Он был жалок.
— Вот мы хотели бы… — пролепетал он. — Мы из… Ведь вы работаете?
— Работаем, — подтвердил парень.
И тут что-то изменилось в его лице. Оно стало отстраненно осмысленным — таким было лицо Валерия Гранатова, когда он в тот вечер вернулся к нам из прихожей.
— Ладно, объясните потом, — нетерпеливо буркнул парень, и я был готов поклясться, что он уже не видит нас и не думает о нас. Это было более чем странно.
Он не стал даже ожидать, пока мы разденемся, а исчез за дверью, откуда послышались восклицания, смех и затем все стихло. И когда мы вошли, то увидели трех парней, склонившихся над столом, где были разложены какие-то чертежи. Впрочем, чертежи валялись и на полу.
Следующий час был самым фантастическим из всех прожитых мной. Мы с Федяшкиным тихо сидели в углу, а парни, не обращая на нас внимания, работали в каком-то сдержанно-бешеном порыве. Я нервно курил, поначалу ожидая, что нас вот-вот вышибут с позором. Но им было не до нас, и, может быть, даже, появись тогда сам Наполеон, и это не отвлекло бы их внимания. Они отрывисто обменивались непонятными радиотехническими терминами, иногда переругивались, но больше писали молча, и во всем их поведении не было ничего внешне вдохновенного, лишь глубочайшая сосредоточенность. Федяшкин отнюдь не торжествовал, он тихо восторгался, он весь светился блаженством, он любил этих парней, обо мне он просто забыл. Потом он внезапно тронул меня за руку.
— Пойдёмте, они кончают работу.
— Что они делают? — прошептал я.
— Откуда я знаю? — также шёпотом сказал Федяшкин. — Что-то изобретают. Идёмте, идёмте, ради бога!
В полном ошеломлении я скатился по лестнице.
— Правильно получилось, — бормотал Федяшкин, спотыкаясь на ступенях. — О, они сделали сегодня что-то большое… Как славно, что они нас впустили. Бывает, знаете ли, что и не впускают. Правда, редко, я обычно как-то сразу действую…
Я не очень вслушивался в его бормотание, потому что пытался придать мыслям рационалистический характер, и отчасти преуспел. Такая операция просто необходима, она как защитный рефлекс. Любое самое чудесное чудо мы прежде всего подводим под известное, чтобы уберечь себя от психологических перегрузок. Далее, попривыкнув, мы смелеем.
Ход моих мыслей, пока я плёлся за Федяшкиным, был примерно таким. Он не шизик. Его присутствие, похоже, в самом деле стимулирует творческие способности. Допустим. Ну и что? Для миллионов людей это, можно сказать, профессиональная обязанность. Учителя сами не производят ни материальных, ни духовных ценностей. Они передатчики знаний и, главное, стимуляторы умственного и нравственного роста детей — настоящие учителя, конечно. В этом великий смысл их профессии, как я её понимаю. Рассеивать свои мысли и поступки так, чтобы они золотой нитью вплелись в чужую жизнь, неузнанными ожили потом в открытиях и достижениях будущего, — труд, важнейший для общества. И разве только учителя делают это? Как атомы тела не гибнут после смерти, а вступают в новый кругооборот, так и духовные движения, будучи переданы другим, существуют вечно, незримо переходя от поколения к поколению.
Но это не все. В процессах неорганической природы участвуют катализаторы — таинственные соединения, которые, внешне не вступая в реакции, придают им энергию и мощь. Процессы органические катализируют ферменты. Почему бы и в процессах психических не быть своим катализатором и ферментам? “Почему бы?” — как попугай повторял я, тупо глядя в спину Федяшкину.