Хамелеонша (СИ)

Губы Артура тронула улыбка. От него исходит внутренний свет, а карий глаз смотрит на мир робко и слишком по-взрослому. Артур с самого детства такой. Будто знает все наперед, и от этого ему грустно.
— Хочешь есть? — спохватилась я.
Он опустил голову, и я поняла: хочет. До завтрака было далеко, но я вспомнила про гренки, припрятанные ещё в замке леди Катарины, и подошла к сундуку. Жесткие ломти сыскались на самом дне, я сдула с них нитки и сор и положила на поднос. Рядом поставила оловянный кубок без ножки и наполнила его водой для умывания.
Снова устроившись напротив, поместила поднос между нами и скрестила ноги. Первая подала пример, откусив гренку и жмурясь, будто она необычайно вкусная. В компании Артура она и правда казалась вкусной, хоть и пахла лавандой, которой служанка переложила одежду. Ненавижу лаванду, но сейчас я не обратила на это внимания.
Артур тоже потянулся к хлебу, из-за чего ему пришлось наполовину высунуться из своего угла в пятно света, и бледный луч скользнул по руке, высветив блестящую рубцеватую кожу.
Как я уже сказала, он очень красив. Был. До того, как огонь, лишивший нас дома, превратил его спину, руки, затылок и левую половину лица в гротескное подобие человеческой кожи, мятую заплату на теле, и затянул второй глаз бельмом. Несправедливее не бывает… Ещё один грех, за который Бодуэну Скальгерду придется ответить сполна. Но я ничем не показала чувств, чтобы снова не испугать и не расстроить Артура, хотя внутренне рычала от ярости. Хотелось прижать его изо всех сил к груди и сказать, что он самый лучший и красивый на свете.
Пока он был занят завтраком, я достала кулек с травами, которые дала мне накануне королева, перед ночью с Годфриком. Травы спрятала обратно, а скрученный пергамент расправила ладонью. Добавила к нему уголек из ручной грелки и протянула Артуру. Его лицо озарилось. Артур умеет говорить, просто не очень любит. Может, потому что его слишком часто просили помолчать и сделаться незаметным. Вот он и научился прятаться, будучи на виду. Но я и так знаю, что он благодарен. Одной рукой он прижал ко рту кубок, шумно прихлебывая воду, а второй стиснул уголек, подхватывая полузабытое ощущение, давая пальцам привыкнуть к шероховатой поверхности, и поднес его к пергаменту.
Рисование его всегда успокаивает. Если б он мог тренироваться постоянно, то, без сомнения, стал бы прославленным художником. Подперев щеки руками, я наблюдала за тем, как из угольной полосы вырастает табун лошадей, мчащихся по бескрайнему полю, погоняемых рваными облаками, как возникает замок на краю утеса, и волны разбиваются о его подножие, пытаясь помешать рыцарю проникнуть внутрь и спасти прекрасную деву — это уже для меня. Не дочертив восточную башню, Артур отложил уголек, придвинулся и, отводя взгляд, робко обнял меня. Я положила голову ему на плечо и, прикрыв глаза, улыбнулась.
Теперь, кроме нас троих, больше ни одна живая душа на свете не знает, что на самом деле у меня два брата. Один — гордость отца, а второй — позор нашей семьи. Мой самый любимый позор.
  
10
 
Наутро Годфрик ничего не вспомнил. По крайней мере, разбирательств не последовало. Королева, раздраженная и с темными кругами под глазами, тоже страдала забывчивостью и не смогла объяснить, зачем велела мне запереться.
— Я так сказала? Откуда же я знаю, сказала и все!
Теперь наступала самая тяжкая часть: затаиться и высматривать.
Примерно через трое суток, когда разъехалась большая часть гостей, дни потекли по заведенному образцу, мало отличаясь один от другого: утренние сборы и одевание её величества, служба в часовне, общий завтрак в трапезной, после которого женщинам полагалось удалиться в рабочую комнату и заниматься там рукоделием вплоть до обеда — его приносили туда же. Потом позволялись развлечения: чтение, игра в шахматы или трик-трак, музицирование, прогулка.
За соблюдением этого порядка следила старшая матрона. Она восседала на жестком стуле без спинки возле дверей и пресекала любую попытку внести изменения в установленный режим. И она же следила за тем, чтобы книги были унылыми, беседы негромкими, игры не слишком радостными, а прогулки не зажигали румянец на щеках.
 
— Старая гарпия, — прошипела леди Йоса под стук ткацкого станка, жужжание веретен и сдавленное хихиканье фрейлин.
— Вы что-то сказали, ваше величество?
— Вознесла хвалу Праматери за то, что мне досталась такая мудрая наставница!
Матрона недоверчиво поджала сухие, в трещинках, губы, щелкая четками, и глазами указала зазевавшимся девушкам продолжать.
После отдыха рукоделие возобновлялось, и в комнаты допускались пажи — распутывать пряжу, а заодно учиться светскому обхождению. Я вспомнила, как Людо в детстве вот так же сидел на полу возле моих ног, расплетая моток. Для него я специально запутывала посильнее. Мы обменивались взглядами и знаками тайно от других — у нас был свой язык, наподобие пальцевого, который используют клирики, принесшие обет молчания. Так мы делились самыми важными событиями за день:
«Я вышила лилию… совершенно дурацкую»
«Я разбил витраж в часовне»
«Ого! Тебя кто-нибудь видел?»
«Не знаю… нет, кажется»
«Если что, я прикрою: скажу, что ты был со мной!»
Пряжу Людо всегда распутывал самым первым…
Когда темнело, в замке Скальгердов трубили воду к ужину, и все снова собирались в общей зале. Трапезы скрашивали менестрели и жонглеры. Наибольшей популярностью пользовались трюки с животными. Звери были тут всюду: громкоголосые птицы носились высоко под сводами и частенько безнаказанно утаскивали лакомые куски со стола, из-за поворота коридора могла запросто брызнуть лисица; куницу или любую другую животную тварь, занявшую твое место на лавке, ни в коем случае нельзя было сгонять, а моя комната до сих пор воняла жженой кошачьей шерстью, которой ещё перед нашим приездом окурили помещения от воров, якобы чувствовавших это на своей коже. Не знаю, чего хозяева опасались больше — что обворуют нас или их.
В конце дня мы помогали королеве приготовиться ко сну и расходились: фрейлины — в отведенную им общую комнату, я — в свою. Когда все стихало, являлся Людо. Мы складывали все наблюдения и добытую информацию, делились соображениями и засыпали обычно за полночь. Уходил он под утро. Большую часть дня Людо был вынужден торчать на конюшне во внешнем дворе, ухаживая за чужими животными, начищать чужое оружие, выполнять чужие распоряжения и сдерживаться. Ещё он тренировался каждый свободный миг, восстанавливая форму: разминался утром и вечером сам и тренировался с остальными оруженосцами, гарнизонными солдатами и наемниками, катался верхом. Как ни крути, брат обладал большей свободой передвижений, чем я. В складчину получалась почти полная картина: я изучала замок изнутри, он снаружи.
Ещё мы, конечно, соблюдали осторожность: ели только то, что до нас попробовали другие, держались в стороне от склок и драк и приглядывали за рыцарями, прибывшими вместе с нами. Они отбывали назад к леди Катарине в конце недели, а, значит, все это время над нами висела угроза. Ещё это значило, что нужно найти способ, спровадив их, самим остаться в замке. Наблюдая за людьми Венцелей, я не подмечала никаких признаков опасности и в конце концов засомневалась в своих подозрениях: может, леди Катарина и впрямь собирается сдержать слово и отпустить нас с наградой? В любом случае, это тоже не входило в наши планы.
Артур пока больше не появлялся — прятался.
 
— Пожалуйста, Людо, позволь ему изредка навещать меня…
— Нет! А если бы его кто-то увидел?! У этого недоумка каша вместо мозгов, но где были твои?
— Никто не видел и не увидит. Обещаю встречаться с ним только в комнате, мы будем очень-очень осторожны.
— «Нет» я сказал.
— Он ведь тоже мой брат…
— Как ты можешь любить его? Он слаб и всегда таким был.
— Он не слаб, просто… другой.