Генерал де Голль и Россия

Пелену иллюзий развеял Кюстин своей книгой «Россия в 1839 году», которая сразу же стала бестселлером первой половины XIX в. Эти путевые заметки, имевшие ошеломляющий успех, перевернули все устоявшиеся представления. Чудна судьба Кюстина, отправившегося в Российскую империю искать утешения после несчастий, постигших его родных, которые пали жертвами революционных событий. Но страна, где он надеялся найти прибежище, вызвала у него отвращение, и это омерзение, перемешанное с ужасом, пронизывает всю его книгу.
Россия, которую он увидел, это Россия Николая I, считавшего себя поборником европейского порядка и консерватизма. Кюстин описывает не только самый гнусный деспотизм, угнетающий отдельных личностей и целые народы («Да здравствует Польша!» – восклицает отныне вся Франция вслед за Кюстином), но и человеческую массу, достойную своих правителей – русского человека, слабого, даже немощного, послушного, безынициативного, рабскую душонку, которая сама призывает к побоям и тирании.
Существует множество причин, объясняющих невероятный успех Кюстина и поворот общественного мнения от моды на Россию до ненависти к ней. Прежде всего, Николай I был деспотом, но он стремился также укрепить авторитет России на Черном море. После Швеции, униженной Петром Великим, Польши, практически ликвидированной Екатериной II, казалось, наступает черед Османской империи, последнего противника России, которого так долго поддерживала Франция. Спор из-за Святых мест, воспринимавшийся в 1850 г. просто как «тяжба монахов» (как писал французский посол в Константинополе), привел к войне Франции и России в Крыму. После столкновения Наполеона и Александра I конфликт Наполеона III и Николая I положил начало уже не газетной, не дипломатической, а настоящей франко-русской войне. Второй раз в своей истории два географически отдаленных друг от друга народа, не имевших взаимных территориальных претензий, сошлись в сражении, и сражении жестоком. В глазах французской публики славы Севастополя 1855 г. должно было бы хватить, чтобы стереть из памяти казаков, расположившихся в 1815 г. биваком на Елисейских полях. Но в «Сельском враче» Бальзака, вышедшем в 1832 г., Гогла объясняет, почему столь живучи противоречия между Францией и Россией: «…прекрасная Франция… попробовала покорить русских, отогнать за их же пределы, чтобы они нас не съели, уж такая привычка у Севера». Здесь на первый план выходит страх перед русскими, под который Кюстин подвел теоретическую базу.
В то время как Франция становится антироссийской, а общественное мнение определяется риторикой де Кюстина, в России рассеивается европейский, а значит, и французский мираж, столь способствовавший сближению двух стран. От Петра Великого до правления Николая I необходимость подражать Европе никогда не ставилась под сомнение. Прогресс подразумевал «европеизацию» и разрыв с русской спецификой. Французская революция и ее последствия, несомненно, поумерили этот энтузиазм, и великий историк Карамзин пишет в 1795 г.: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя» 6.
В царствование Николая I западный мираж еще активнее стали ставить под сомнение. Историк Погодин констатировал в 1841 г.: «“Европейский” период русской истории уступает место периоду национальному». Это сомнение в Европе, в ее авторитете подпитывает риторику славянофилов, для которых русское своеобразие – определяющий фактор истории и прогресса России. На обоих концах Европы во взглядах, направленных друг на друга, читается враждебность, причем и те, и другие ссылаются на историю и цивилизацию.
Франко-русские отношения – это «пряжа Пенелопы», и принялись за нее, чтобы примирить враждующие страны, опять-таки литераторы. Во второй половине XIX в., отмеченной двумя франко-русскими войнами, именно великие французские писатели взяли сторону России. Бальзак, собиравшийся посвятить «Полковника Шабера» Кюстину, отказался от этой идеи после выхода книги маркиза и порвал с ним все отношения. А помимо него, Ламартин, Виктор Гюго, Теофиль Готье также проложили дорогу к переоценке России. Затем пришло время переводов шедевров русской литературы, которые Мериме предложил вниманию читающей Франции, и моды на «русский роман», у истоков которой стоял Эжен-Мельхиор де Вогюэ, познакомивший соотечественников с Пушкиным, Достоевским, Толстым. После проклятий Кюстина общественное мнение Франции открыло для себя совершенно иной мир, мир классиков русской литературы, мир, обладающий также уникальной историей, о которой поведал публике в присущей ему рассудительной манере Анатоль Леруа-Болье. И «Ревю де дё монд», со своей стороны, внес значительную лепту в пополнение знаний о России.
XIX век, век шовинистического угара и ненависти, завершался великой эпохой франко-русской дружбы. В обеих странах писатели представлены переводами своих произведений, имеющих и там, и там огромный успех. Хотя немецкая философия перехватила эстафету у идей Просвещения в России, французский остался языком элиты. Французские предприниматели обустраиваются в России, а вкладчики расхватывают облигации «русских займов». Германская империя, которую по горячим следам Седанской катастрофы Бисмарк строит в самом сердце Европы, и «страх перед немцами» заставляют забыть о страхе перед русскими. Французские правители осознают, что эта держава, которую так долго боялись, может стать противовесом Германии и замечательным тыловым союзником. За русским миражом последовал союз, заключенный в 1894 г. и подтвержденный военной конвенцией. Тому, кто впоследствии станет последним русским императором, в Париже устроили тогда небывалый прием, поскольку он воплощал в себе надежду на сохранение равновесия в Европе. Любопытно, что торговля в этом отношении отставала. Хотя Россия изыскивала во Франции капиталы, необходимые для ее развития, благодаря высокому спросу на облигации «русских займов», треть российского экспорта и половина импорта по-прежнему приходились на Германию, а объемы торговли с Францией были вдесятеро меньше.
С 20 по 23 июля 1914 г. президент Французской республики Пуанкаре и премьер-министр Вивиани находились в России. Месяцем ранее произошло Сараевское убийство, тем не менее президентский визит отменен не был. Все еще сохраняли сдержанный оптимизм. 4 августа (28 июля. – Примеч. пер.) разразилась война, а 5 сентября три участницы Антанты – Франция, Россия и Англия – подписали Лондонскую декларацию, которая обязывала их не заключать сепаратный мир. Это обязательство имело особую ценность для Франции, которая первой испытала на себе мощь немецких войск и благодаря наступлению русских летом 1914 г., пусть даже оно дорого тем обошлось, сумела совершить свое чудо на Марне. Франко-русский союз действовал!
Но внутриполитические события ускорили крах русской монархии и приход к власти Ленина, сторонника сепаратного мира, подписанного в итоге в Брест-Литовске в марте 1918 г. Франко-русский союз был расторгнут, сменившись очередным витком вражды.
Более того, 14 января 1918 г. ленинское правительство, которое четырьмя днями позже разгонит Учредительное собрание, аннулировало все долги своих предшественников, в том числе по облигационным займам во Франции и в Англии. (Декрет ВЦИК об аннулировании всех внешних и внутренних долгов датирован 21 января по старому стилю [3 февраля по новому стилю] 1918 г. Учредительное собрание разогнано декретом ВЦИК от 6 [19] января 1918 г., одобренным СНК 18 [31] января. – Примеч. пер.) Долговые обязательства перед Францией оценивались по состоянию на 1914 г. в двенадцать с лишним миллиардов франков, приходящихся на несколько миллионов держателей царских займов. Отказ от политических и финансовых обязательств дискредитировал Россию в глазах французского общественного мнения, пусть даже эту катастрофу устроила другая, большевистская Россия. Отныне Россия превратилась для Франции в страну «человека с ножом в зубах». В то же время для части общества, выросшей в 30-е годы ХХ в., это была страна, несшая надежду для человечества. Вплоть до 1924 г. Россия, отказавшаяся от своих обязательств и в то же время проповедующая всемирную революцию, являлась врагом как официальной Франции в целом, так и разоренных держателей царских займов. И восстановленная Польша, не пожелавшая брататься с революционными войсками, вновь стала ключевым союзником, способным, как надеялись, сдержать Россию. Реванш королевской тайной дипломатии?