Босс скучает (СИ)

— Ты переводишься? — спрашиваю я.
— А ты?
Как только Алёна задаёт этот вопрос, я сразу понимаю, что решение уже принято. Могу говорить Герману всё, что угодно, но… конечно, я перевожусь. И дело не в должности, и в деньгах, и не в нём самом, хотя… тут я, возможно, обманываюсь в какой-то мере.
Мне всё равно… всё равно, где жить, где работать, я не связана обязательствами, не связана семьёй (об этом Герман, наверное, уже узнал, посмотрев в моём личном деле). Питер? Москва? Нижний? У чёрта на рогах? Какая разница…
Хотя… опять же, возможно, Герман готовит мне мой персональный ад, потому что… потому что есть моменты, о которых даже сейчас мне стыдно вспоминать. Я ведь тогда некрасиво поступила. Очень некрасиво. Впрочем, и он хорош!
Что это я всё себя виню? Он первый начал!
— Варя? — голос Алёны возвращает меня в реальность. — Ты куда-то мыслями уплыла.
— Я перевожусь, — твёрдо отвечаю.
— А я нет, — с извиняющимся видом она жмёт плечами. — Так что…
Мне очень жаль терять такую помощницу, как Алёна. Мы хорошо сработались, но у неё в Москве своя жизнь и жених, поэтому, можно сказать, к такому ответу, я была готова.
— Всё нормально, дорогая, я понимаю, — подмигиваю, а затем с заговорщицкой улыбкой предлагаю: — Может, ты приготовишь нам по чашке кофе и… расскажешь, что болтают про нашего нового шефа?
— А как же… я мигом!
Видно, что Алёну отпускает, и она бодро выпархивает из кабинета. А я мысленно потираю ручки. Нет лучшего источника информации, чем внутриофисные сплетни, о да!.. Через час я уже в курсе всех событий, домыслов, слухов и разнотолков.
Герман Маркович Островский, двадцати восьми лет отроду, ну это я и сама знала, а вот дальше… Не женат, детьми не обременен, последние четыре года трудился на одну из крупнейший аудиторских компаний «КМПГ» аж в самой Швейцарии, вернулся и, видимо, решил попытать счастья в самостоятельном плавании, купив уже готовый бизнес. Какое совпадение, что именно тот, где работаю я! Каким образом его выбор пал на фирму Возова, тайна покрытая мраком. В друзьях экс-шефа замечен не был. Тёмная лошадка, словом. Явился с утра пораньше, навёл шороху, организовал экстренное совещание с руководителями департаментов, ликвидировал ненужный балласт, огорошив сообщением о переводе офиса в Питер. Спасибо, что не на Сахалин, как сказала Лерочка из бухгалтерии. Скуп на слова, строг, чувством юмора не наделён, уверен в себе, консервативен до жути и повсюду таскает за собой личного секретаря. Даму неопределённого возраста в очках с высокой кичкой на голове, словно серый кардинал незаметно передвигающуюся по офису и строчащую пометки в толстенном синем блокноте.
— Характер нордический… — добавляю я задумчиво.
Всё это описание напоминает мне Германа, но в то же самое время и противоречит многому, что я о нём знаю.
Как говорится, из песни слов не выкинешь, а общего прошлого — не сотрёшь.
Как не пытайся. Хотя я пыталась… конечно, пыталась. Островский стал моим лекарством после самого тёмного периода в жизни, а потом… потом мне потребовалось уже новое лекарство от самого Островского.
Решая не тянуть кота за хвост, я иду в отдел кадров. Улыбаюсь коллегам, некоторым, уже бывшим, а некоторым, таким, как я сама, согласившимся на перевод. Подписываю все нужные приказы и протоколы и испытываю непреодолимое желание заявиться к Островскому в кабинет лично, чтобы сунуть бумаги под нос. Ты хочешь его позлить или просто хочешь увидеть? — спрашиваю саму себя и не могу быть уверенна, что готова дать стопроцентно честный ответ.
  
03
 
До вечера мы больше с Германом не видимся. Упаковка вещей не занимает много времени. В моём кабинете почти нет ничего личного, потому что даже в работе я — перекати поле. Так проще: жить то там, то здесь, не привязываясь к вещам, проводя в дороге большую часть жизни. Хватает одной коробки, чтобы уложить мои пожитки. А папки с бумагами и прочую рабочую макулатуру упаковать могут и без меня.
 
Мы договариваемся с Алёной завтра посидеть где-нибудь после работы, чтобы «отпраздновать» мой перевод и её увольнение. Странный такой праздник получится, с неким горьким привкусом. Впрочем, иногда перемены к лучшему, даже когда отправляют тебя одним точным ударом в нокаут.
До конца рабочего дня остаётся ещё два часа, но я понимаю, что в офисе уже делать нечего, поэтому решаю сбежать домой. Там дел в два раза больше, да и вещей тоже.
Спускаюсь на скоростном лифте на первый этаж и, отвечая на одно из сообщений в рабочем чате, семеню к выходу, но наталкиваюсь на преграду.
Чья-то рука, придерживающая для меня дверь, одновременно и перегораживает выход.
Приходится прервать своё занятие и вскинуть голову.
И наткнуться на Островского, нацепившего на себя полный «покер фейс».
Он, что, совсем разучился улыбаться за прошедшие годы? Здесь у меня есть возможность чуть лучше разглядеть его, отметить складки в уголках губ и место на левой щеке, где появляется ямочка, когда он смеётся. Но Герман также молча смотрит на меня, не пропуская и ничего не говоря.
— Я пройду? — тихо спрашиваю, затем пытаюсь шагнуть вперёд, и наши тела слегка соприкасаются.
Мы тут же отскакиваем друг от друга, так как даже я не могу игнорировать короткий электрический разряд, будто молния проскакивающий между нами.
— Сбегаешь? — прищуривается Герман.
Меня охватывают странные чувства: я и знаю, и не знаю его одновременно. Смотрю в лицо «того самого парня», но приходится то и дело напоминать себе, что «того самого парня» больше не существует.
— Мой компьютер упаковали для переезда в Питер, ты лишил меня рабочего места, так что я решила поехать домой и провести время с пользой. Например, собрать пару чемоданов со всем необходимым.
— Здравое решение, — соглашается он.
Когда я выхожу из здания, Герман следует за мной.
— Вы, я смотрю, тоже прогулять решили?
— Мы так и будем скакать с «вы» на «ты» и обратно?
— Не знаю, Герман Маркович, не знаю, а вы, что, предлагаете?
— Предлагаю зарыть топор войны с самого начала. Подумал, Варвара, нам эти трудности ни к чему. Мы теперь в одной команде.
Поздно, милый, я его уже вытащила, — думаю, но в ответ лишь улыбаюсь загадочно.
— Что вы, Герман Маркович, какие топоры? Какие войны? У вас богатая фантазия.
— Я слишком хорошо тебя знаю, Мельникова, чтобы игнорировать некоторые сигналы.
Так незаметно мы доходим до моей машины, я достаю брелок из сумочки, но нажимать на кнопку не спешу.
— Интересно, это… какие же сигналы? Нет, вернее, с чего вы взяли, что хорошо меня знаете?
Оборачиваюсь и второй раз за день оказываюсь нос к носу с Островским. Только теперь отскакивать некуда. За спиной белый борт моего опеля, а шаг в сторону будет выглядеть мелкой и трусливой попыткой к бегству.
Герман стоит с зажатой подмышкой папкой, засунув одну руку в карман, и задумчиво смотрит на меня.
— Ты ни капли не изменилась, знаешь.
— Неправда, я очень изменилась, — отрицаю, и голос предательски дрожит, будто я испуганная первой влюблённостью девочка, а не гордая сексуальная двадцатипятилетняя женщина.
— Ну, разве что аэрофобию свою переборола, судя по количеству командировочных листов и авиабилетов на твоё имя.
В его голосе ласка, он смягчается, я вижу это по его глазам. И от этого мне ещё больше не по себе. Такой Герман ещё опаснее для меня. Такой Герман может разбудить давно уснувшие чувства: подавленные и погребённые под грузом обиды и прожитых лет.
Его рука поднимается и замирает в воздухе. Выглядит так, будто он собирается провести костяшками пальцев по моей щеке в незамысловатой ласке. Я невольно поддаюсь вперёд, как бы по инерции, словно внутренний магнит, который сильнее разума, тянет меня вперёд сам по себе.
 
Островский опускает руку, и я отшатываюсь, нажимая на кнопку брелока.
— От этого я излечилась, — вздёргиваю подбородок и с вызовом смотрю на Германа.