Капитан Михалис
– Во имя Магомета и Христа! – сказал он и вытащил из-за пояса кинжал.
Капитан Михалис закатал рукав рубахи и обнажил загорелую мускулистую руку. Нури-бей наклонился и острием кинжала надрезал вздутую вену. Брызнула кровь – темная, горячая. Нури-бей подставил кружку, и в нее набежало на палец крови. Затем он снял с головы тюрбан, размотал его и туго-натуго перевязал пораненную руку.
– Теперь твоя очередь, капитан Михалис!
– Во имя Христа и Магомета! – торжественно произнес капитан Михалис.
Вынув кинжал, он сделал надрез на пухлой, холеной руке. В кружку опять полилась кровь. Капитан Михалис развязал свой черный платок и перебинтовал им рану на руке турка.
Они поставили кружку перед собой и молча принялись тщательно перемешивать кровь кинжалами.
Был поздний вечер. Из трубы хуторского дома струился дым. В подвале ужинали слуги. Хозяин и гость вытерли кинжалы о волосы, и каждый засунул свой за пояс.
Нури взял кружку, высоко поднял ее.
– Пью за твое здоровье, капитан Михалис, названый брат мой! – зазвучали торжественные слова. – Клянусь Магометом, что никогда не обижу тебя ни словом, ни делом, ни на войне, ни в мирное время! Клянусь всегда быть честным с тобой! Клянусь! Вокруг меня ходит много греков, а вокруг тебя – турок. Будем срывать свой гнев на них!
Сказав это, он прильнул губами к кружке и принялся медленно, глотками, пить смешанную кровь. Выпил половину, вытер губы и протянул кружку капитану Михалису.
Капитан Михалис, взяв кружку обеими руками, сказал:
– Пью за твое здоровье, Нури-бей, названый брат мой! Клянусь Христом, что никогда не обижу тебя ни словом, ни делом, ни на войне, ни в мирное время. Клянусь всегда быть честным с тобой! Вокруг меня ходит много турок, как вокруг тебя – греков. На них и будем срывать наш гнев! – И залпом выпил оставшуюся в кружке кровь…
Капитан Михалис открыл окно и выбросил окурок. Красной звездочкой влетел он в горшок с бархатцами и, коснувшись влажной земли, угас.
Капитан встал с помрачневшим лицом. Бей тоже вскочил на ноги.
– Капитан Михалис, я не хочу, чтобы ты ушел из моего дома с обидой на сердце. Не забывай, мы побратимы.
– Я помню. Если б не это, один из нас давно уже не жил бы на свете!
В голове его молнией пронесся тот вечер на хуторе, под оливой. Вспомнился ужин, старое вино, глубокий сон на шелковых простынях…
Михалис взял бутыль, налил себе рюмку и выпил, опять налил и опять выпил… Только после этого снова уселся на диван.
– Позвал бы, что ли, какого-нибудь своего карлика или шута! – пробормотал он. – Пусть попрыгает, поиграет на бубне, споет амане [20], а то я с ума сойду!
Нури-бей обрадовался. Слава Аллаху, Михалис, будь он неладен, кажется, сменил гнев на милость! Что там ни говори, ракия – великая вещь!
И ему захотелось сделать для побратима что-то особенное, необычайное, в знак братской дружбы и любви. Чем бы успокоить, отогреть, хоть ненадолго, это окаменелое сердце? Мысленно бей обшарил в доме каждый уголок, выискивая подарок названому брату. Старые золотые побрякушки в шкатулках, серебряное оружие на стенах, сукно и шелк, кладовые, полные всевозможного добра, – что выбрать? И вдруг мысль полетела к покоям с зарешеченными окнами – там его самая большая драгоценность. Улыбнувшись, бей обратился к гостю:
– Для тебя, названый брат мой, я сделаю сегодня то, чего ни один турок никогда ни для кого не сделает, разве что для кровного брата.
Капитан Михалис в упор взглянул на хозяина, но ничего не сказал и опять наполнил рюмку.
Нури поднялся, подошел к низкой двери, ведущей на женскую половину.
– Мария! – крикнул он.
По лестнице тотчас скатилась старуха арапка: лицо в морщинах, беззубая, скрюченная, как сладкий рожок, на шее мотается золотой крестик.
– Скажи госпоже, пускай возьмет бузуки и спустится к нам!
Арапка с ужасом посмотрела на хозяина.
Нури-бей рявкнул:
– Шевелись!
Арапка исчезла.
Капитан Михалис поставил рюмку, которую уже поднес было к губам, и сердито повернулся к Нури-бею.
– Ты в своем уме?
– Только для тебя, побратим. Я тебе доверяю!
– Ни к чему это. И тебя осудят, и твою жену за то, что показалась на глаза чужому мужчине. Да и мне неудобно на нее глазеть.
Бея охватили сомнения. Он готов был раскаяться, но как возьмешь свои слова обратно?
– Тебе я доверяю, – упрямо повторил он.
Затем положил пуховую подушку на низкий диванчик в углу, другую прислонил к стене, чтобы ханум могла там расположиться. Капитан Михалис прикрутил лампу, и мягкие сумерки разлились по комнате. Затем достал из-за пояса четки из черного коралла и, опустив глаза, принялся их нервно перебирать.
В комнате наверху раздались женские голоса, послышались торопливые шаги, хлопанье двери, полилась вода из крана, потом на время все стихло.
Не придет дикарка, думал капитан Михалис. Где это видано? И тем лучше, что не придет! В сто раз лучше. Какой бес меня здесь держит? Ну чего я высиживаю? Уйти, и все тут!
Но только он собрался встать, как заскрипели ступеньки и послышался звон цепочек и браслетов. Нури-бей бросился к двери, распахнул ее, приложил ладонь к груди, к губам и к голове, приветствуя жену.
– Заходи, Эмине, – ласково приговаривал он. – Заходи, моя ханум!
На пороге возникла женщина с круглым, как у Нури-бея, лицом, пухленькая, но изящная, с большими раскосыми глазами, с нарумяненными щеками, подведенными бровями и крашенными хной ногтями. Она, словно ребенка, прижимала к груди небольшое блестящее бузуки.
Войдя, она выставили вперед точеную ножку в красной сандалии, выгнула шею, но, заметив тень чужого мужчины у окна, сделала вид, будто испугалась, и взвизгнула.
– Да не бойся ты, моя птичка! – сказал Нури-бей, взяв ее под руку. – Это побратим мой, капитан Михалис. Сколько раз я передавал тебе его приветы! А вот сегодня грусть тяготит нам сердце, так будь добра, госпожа моя, сыграй нам на бузуки и спой песни своей родины. Может, полегчает… Мы затем и попросили тебя спуститься к нам.
Капитан Михалис, не поднимая глаз от пола, со всей силы сжимал в руке четки. Много он наслышался о красоте этой черкешенки, о ее своенравии, о песнях, которые иногда в байрам звучали из-за частой оконной решетки, завораживая весь турецкий квартал. В ночной темноте собирались на улице турки и христиане – послушать это пение. И души у всех замирали от восторга. А Нури-бей глядел на них из окна с такой гордостью, будто у него в руках все сокровища мира.
По распространившемуся в комнате терпкому аромату капитан Михалис понял, что женщина прошла в угол, где стоял диван с приготовленными беем подушками. Он на миг поднял глаза, встретившись с нею взглядом. Только на один краткий миг.