Северные амуры

— Возьми, хазрет, угощайся!
Мулла вдруг застеснялся:
— Князь-кунак познатнее меня!
— И ему окажем честь, но начинаем по обычаю со священнослужителя. — Ильмурза жирными пальцами положил кусок конины мулле в рот.
Асфандияр принялся уписывать за обе щеки сладчайшее мясо, но оторвал кусочки и вложил в рот хозяину и соседу справа, важному старцу.
И началось взаимное потчевание по всему табыну — гости угощали с подчеркнутой любезностью друг друга, с их пальцев капали жир и сок, щеки и бороды замаслились, они жмурились и громко чавкали от наслаждения.
Вдруг вскочил шальной Азамат, схватил кусок золотистой от жира конины и пошел к князю.
— Эй, сын генерал-губернатора, уважай наши обычаи! — И сунул мясо под нос отпрянувшего Волконского. — Наша махан хараша, смачный махан, язык проглотишь! — Парень чисто говорил по-русски, но сейчас из озорства коверкал слова.
Кахым поспешил на помощь, обратившись к отцу:
— Атай, князь не привык сидеть на подушке поджав ноги, он не умеет рвать мясо руками.
Ильмурза цыкнул на Азамата так, что тот отскочил, и велел принести стол и стул. В сторонке, у самого крыльца накрыли стол скатертью, принесли посуду, Кахым ножом нарезал баранину на мелкие кусочки, извинившись, что придется подцеплять ложкой — вилки в обиходе старшины юрта не водились.
Волконский с удовольствием занялся действительно наисвежайшей и вкусно сваренной бараниной, благо гости на него уже не обращали внимания, а урядник показал Азамату внушительного размера кулак, и тот стих, грызя кость, выбивая из нее мозги.
С женской праздничной скатерти, расстеленной по паласам, слышались веселые возгласы, смех, прибаутки, но князь Сергей пировавших там женщин не видел, — они сидели за занавеской.
Лишь старшая жена Ильмурзы Сажида показывалась время от времени, окидывала строгим взглядом трапезу, отдавала команды служке. И по ее сигналу, когда гости насытились, мальчик-служка собрал опустевшие чашки и миски, ложки, собрал скатерть. Невестка Танзиля с подружками вытряхнули скатерть, а кости из чашек и мисок собрали и раздали столпившимся за забором деревенским мальчишкам.
Но Азамат не желал отдавать кость, а обсасывал ее, кончиком ножа выковыривал из нее мозги, стучал о рукоятку ножа.
— Да он голодный! — сказал Волконский. — А мне совал мясо!
— Народный обычай! — заулыбался Кахым. — И голодный башкир преподнесет гостю лакомый кусок. Азамат сделал это неуклюже, извините… И кровного врага, пока тот в его доме, башкир потчует самыми жирными блюдами.
Кахыма позвала мать:
— Бишбармак готов!
Сын заторопился, и вскоре перед гостями появились деревянные миски, расставленные Кахымом и служкой, с крупно нарезанной лапшой-салмой, с кусочками вареного мяса, все это было перемешано и обильно полито тузлуком [18]. Гости брали яство пятью пальцами и клали себе в рот, чмокали от удовольствия, — жир стекал по рукам до локтей, они слизывали его и опять тянулись к мискам.
Князю подали отдельно приготовленное кушанье — из барашка.
— А ложка?
— Бишбармак! — поднял и растопырил пальцы Кахым. — Биш — пять, бармак — палец. И едят это кушанье пальцами. Обычай! — Он извинялся и настаивал на том, чтобы гость подчинился национальному обычаю.
Сергей Григорьевич вздохнул, отвернулся и стал осторожненько, пальцами брать кусочки баранины и салму. Жевал он бесшумно и непрерывно вытирал батистовым платком и рот и пальцы.
— Вкусно! Очень вкусно! — искренне признал он.
Кахым так и засиял, побежал сказать матери и Танзиле, что князю бишбармак понравился.
А на скатерть уже ставили чаши с наваристым золотистым бульоном.
Гости еще отдувались, вытирая рукавами масленые губы, а Кахым уже принес деревянный жбан с кумысом.
— О-о-о!.. — с восторгом простонали изнемогавшие от жажды и старики, и мужчины помоложе.
Ильмурза покрутил мешалкой, чтобы взбурлить игристый напиток, деревянным черпаком налил кумыс в чашку, глотнул, сладостно закрыл глаза.
— У-у-у шайтан, поспел, в самой поре!
 
Он разливал пенистый кумыс истово, торжественно по деревянным чашкам, а Кахым и служка разносили, гости с нескрываемой жадностью припадали губами к краям и сосали-сосали-сосали, а оторвавшись, переведя дух, требовательно смотрели на хозяина — надо, мол, подлить божественного нектара…
И Кахым еще приволок вместительные жбаны.
Князю он налил полчашки, для пробы. Волконский пригубил и вежливой улыбкой поблагодарил его.
Ильмурза осведомился:
— Ваше сиятельство, нравится ли вам наш башкирский кумыс?
— Очень нравится! — кивнул Волконский.
— А чего же до дна не выпил? И-эх, не понравилось? Ну поживешь с недельку и привыкнешь!
— Обязательно привыкну, — согласился князь.
Принесли величественный пузатый самовар. Гости приступили к чаепитию и тешили утробу китайским настоем долго и прилежно.
«Эдак и лопнуть можно», — подумал Волконский.
Однако никто не лопнул.
Неожиданно за воротами послышалось ржание лошадей, стук копыт, звяканье уздечек и стремян, и мальчишки с восторгом закричали:
— Буранбай приехал!.. Сам Буранбай пожаловал!..
А через минуту-другую во дворе появился статный джигит в военной форме, с окладистой бородою и выразительными задумчивыми глазами.
Его встретили с шумной радостью, гости вставали с паласа, кланялись, а иные и обнимали, возглашая:
— Ассалямгалейкум!
— Ваалейкумассалям!
— Милости просим!
Буранбай здоровался, расточал улыбки, сам обнимал старцев и пожимал руки мужчинам помоложе.
— Как поживаете, люди божьи?
— Мы-то, милостью Аллаха, живем пока благополучно, а ты как служишь там, на кордоне?
— Вашими молитвами, отцы, вашим заступничеством!
Ильмурза, не вставая, лишь улыбнулся ему:
— Айда, Буранбай, проходи, ты мой желанный гость!
— Рахмат, агай, большое спасибо!
Волконский заинтересовался приехавшим военным.
— Кто это? — обратился он к Кахыму.
— Начальник дистанции Буранбай, прославленный башкирский кураист и певец.
— A-а! Слышал… Как видно, любит его народ. Познакомь меня с ним.
— Сейчас. Пусть гости немного успокоятся.
А Буранбай, обойдя застолье, остановился возле молодого муллы.
— Впервые вижу на таком пиршестве.
— Карагош-мулла, — объяснил Асфандияр.
— Именно таким я и представлял себе внука знаменитого Киньи Арсланова, — уважительно сказал Буранбай. — Рад познакомиться!
— А я мечтал о встрече с вами, агай! — пылко воскликнул мулла.
— В честь кого собрали табын? — поинтересовался Буранбай у Кахыма.
— В честь сына генерал-губернатора князя Волконского!
— Если не ошибаюсь, он штаб-ротмистр? — Буранбай выпрямился и, чеканя шаг, подошел к Волконскому: — Ваше…
— Не надо, есаул, — остановил его князь. — Здесь я частное лицо, гость старшины юрта и его сына Кахыма. Так что называйте меня Сергеем Григорьевичем.
— Слушаю! — щелкнул каблуками Буранбай.
Хозяину шепнула старшая жена Сажида:
— Атахы, надо бы поднести угощенье Буранбаю.
— Мать, он хочет поговорить по душам с молодым муллою и с нашим сыном. Пусть делает, что ему угодно.
Кто-то из гостей неосторожно заметил:
— Что за пир без песни? Пусть Буранбай исполнит любимые нами мелодии.
Мулла Асфандияр строго остановил нарушителя обычая:
— Скатерть раскинута в честь молодого князя. Ради него мы сюда и собрались. Песням свое время.
Ильмурза угодливо подхватил:
— Справедливы твои слова, святой отец! Сейчас принесут чая погорячее со свежей заваркой!
Гости без лишних слов вновь занялись чаепитием.
  
16
  
Через две недели после пира из Оренбурга пришло письмо от Григория Семеновича: отец напомнил, что молодому князю пора возвращаться домой.
Сергей соскучился по отцу и по привычному укладу губернаторского дома, с размеренным бытом, поваром, лакеями, камердинерами, но и не собирался так рано прерывать путешествие, его все сильнее интересовали башкиры, их патриархальный уклад жизни, их воинственность и простодушие, ему хотелось поглубже узнать историю народа, его былины и сказания, песни.