Северные амуры

Сафия успокоилась, с надеждой взглянула на муллу.
Асфандияр положил пальцы на виски Сафии, как бы прислушался, чмокнул губами и сказал не задумываясь:
— Да, положение опасное: в ее утробе рядом с ребенком шайтан — он и терзает ее, высасывает кровь.
— О-о-о!.. — застонала Сажида, заламывая над головою руки. — Спаси ее, хазрет, умоляю! Изгони шайтана! Спаси ребеночка и невестку.
Тряся бородою, мулла горячо, с присвистом, зашептал молитвы на изгнание шайтана и всей нечистой силы:
— Ямагшарар енни вел…
Сажида с благоговением взирала на хазрета и тоже бормотала подряд все молитвы, какие помнила.
Мулла плевками и взмахами рук отгонял шайтана, и капельки слюны падали на лицо Сафии, она вздрагивала, как от ожогов, и сердце ее бешено клокотало, а то и замирало.
— Терпи, доченька! Терпи, милая! — уговаривала добрая Сажида, всхлипывая от сострадания. — Шайтану невмочь противиться воле Аллаха — вот-вот вылезет, улетит.
И верно, режущая боль, опоясавшая живот и поясницу Сафии, отпустила ее, и она вздохнула облегченно, закрыла в блаженной истоме глаза.
Злой дух изгнан!
Торжествующий мулла Асфандияр повесил на шею Сафии чудотворный треугольный кожаный талисман.
— Слава Аллаху! — ликовала Сажида. — Теперь шайтан не осмелится и близко подойти к тебе, килен.
Но мулла еще продолжал шипеть, плеваться, бормотать заклинания. На клочках бумаги он написал кудрявыми арабскими письменами таинственные заговоры, приклеил над дверью, над окнами, по углам. Но и этим исцеление не завершилось: мулла хлопотал до поздней ночи: в ведро насыпал пшенной каши, а сверху уложил двух тряпичных кукол, а над ведром зарезал черного — обязательно черного, без единой белой крапинки! — петуха, окропил его горячей кровью и куколок и кашу; Танзиля унесла ведро на свалку.
— В петухе вся зараза, от него болезнь перешла твоей невестке! — объяснил мулла вздрогнувшей Сажиде.
Но и этого мало: ровно в полночь мулла проткнул шилом свежее куриное яйцо, завернул его в старое платье Сафии, покрутил над головою больной и велел служанке бросить до рассвета в речку. И лишь после этого священного действия отправился домой.
Ильмурза достойно проводил его до ворот, рассыпаясь в благодарностях; следом служка нес на плече мешок с посильными дарами.
Проследовав до горницы невестки, Ильмурза вызвал жену:
— Не пойму этого хэзрэта, чудотворца, — ворчливо сказал он. — Чего это возился до самой глухой ночи?!
Сажида так и взвилась от возмущения.
— Не кощунствуй, атахы! Асфандияр-хэзрэт — и мулла, и ворожей, и целитель.
— Как бы не испортил этой ворожбой и невестку, и внука!
— Как можно!.. Он ведь не колдун, он святой молитвой изгнал шайтана.
— Ладно, ладно, — смилостивился Ильмурза. — Придется утром отправить ему барана.
— Рука дающего да не оскудеет, — напомнила Сажида. — На мулле святость Всевышнего. Нашему семейству он полезный человек. Жаль, что муфтий переводит его в другой приход… Отец, попроси свата Бурангула, чтобы помог оставить его в нашем ауле.
— Какая разница — Асфандияр или другой мулла — и этот, и тот заведут молитву по-арабски: не поймешь ни слова, — неосторожно брякнул Ильмурза, но, заметив, что жена плаксиво отвесила нижнюю губу, готовая разрыдаться, быстро добавил: — Ладно, поеду в Оренбург и потолкую со сватом.
После этого он удалился в горницу молодой жены.
То ли вера в благословение и заступничество Аллаха, а Сафия была верующей, как и все мусульманки, то ли щедрые жизненные силы молодого тела, но килен быстро пошла на поправку. И притупилась тоска по мужу… Теперь она жила и помыслами и чувствами о том маленьком существе, которое зрело в ней, напоминая о себе требовательными толчками.
Что может быть святее этого предвкушения материнства?!
  
26
 
Ранним летом все чаще и чаще Сафия жаловалась свекрови:
— Ой, кэйнэм, поясницу ломит, ноги сводит… Неужели снова вселился в меня шайтан? Ой, горе!..
— Да что ты, милая, просто пришло время рожать! — обрадовалась Сажида.
 
— Не разродиться мне — умру!
— Глупенькая ты моя, не ты первая, не ты последняя. Не мучай себя такими предчувствиями. Эта боль сладостная.
Сафия успокоилась, прилегла, уснула, и так прошло несколько тихих монотонных дней, но однажды пронзительная боль скрючила ее, и она с протяжным криком выбежала из горницы.
— Ой-ой, кэйнэ, ой болит!.. Не могу терпеть! Ай, Алла, ай-ай-ай!
Не сказав ни слова, Сажида повела ее за собою в горницу за зимней кухней, заранее вымытую и выскобленную, застеленную паласами, уложила на нары, послала служанку за повивальной бабкой.
Старушка, прыткая, бойкая, скоро примчалась, — ей было велено Сажидой никуда не отлучаться из дома и ждать вызова.
— Вручаю тебе, инэй, судьбу моей килен! — торжественно сказала свекровь. — Пусть ангелы помогут тебе в святом деле. Если понадоблюсь, крикни. — И вышла на цыпочках.
Из горницы раздавались стоны роженицы, все громче и громче, послышался душераздирающий вопль. Богобоязненная Сажида, вздрагивая, неистово молилась:
— Дай ей Аллах терпения и силы перенести эти муки! Ах, как мучается бедняжка! Ах, женская доля горькая!.. Помоги, Аллах, благополучно разрешиться ей от бремени.
Все женщины собрались вокруг Сажиды, сидели молча, жалели Сафию, возносили молитвы.
Ильмурза находился один в соседней горнице, молиться не молился от лени, но не спал. И вдруг под утро крики роженицы оборвались, миг тишины, и ликующе пронесся крик младенца, возвестивший, что в сем бренном мире появился новый человек.
Ильмурза вскочил и просунул в дверь голову, завращал глазами.
Женщины столпились у горницы, а Сажида негромко спросила:
— Инэй, что там у вас?
Повивальная бабка ответила озабоченно, еще не отдышавшись, но весело:
— Заходи. Твоя килен жива-здорова. С внуком тебя!
От долгожданной счастливой вести Сажида всплакнула, следом за нею зашмыгали и остальные женщины.
— Поздравляю, ты стал дедом! — сказала она Ильмурзе и прошла в горницу.
Ошалевшая от радости Сажида засуетилась, но старушка деловито остановила ее:
— Помоги мне.
Они убрали роженицу, вымыли младенца в медном тазу, завернули в белопенные пеленки, посыпанные березовой трухою, растолченной в ступке. Повивальная бабка, выправила мягкую, словно из воска, головку ребенка, повязала белой косынкой. Деревянной ложкой вложила в рот новорожденному комочек меда и масла.
— Бисмилла! Будь батыром сильным, смелым. Пусть Аллах дарует тебе долгую жизнь, большую семью, богатство… — Старушка бережно подняла с нар белый кокон и понесла Ильмурзе. — Турэ! Радуйся, не скупись на подарок.
— А кто родился? — по обычаю спросил сияющий старшина.
— Нет, ты сперва скажи цену, — вела свою игру повивальная бабка.
— Цена разная, за внука повыше, за внучку тоже достойная, но пониже, — упирался Ильмурза.
— Кого же родит такая славная, такая здоровенькая, такая красивая невестка? Конечно, первенца, мальчика, твоего внука, — с гордостью, словно о личном счастье, сообщила старушка.
Все домашние встретили эту весть радостными возгласами, смехом, а то и слезами; во дворе работники, конюхи тоже шумели, предвкушая щедрое угощение.
Новоиспеченный дед так и светился, как медный таз:
— Дарю тебе за такую новость платье и барана! Дождался лицезреть сына моего сына! — Борода Ильмурзы тряслась, он хлопал себя по бокам, не мог усидеть на месте. — Еще могущественнее станет моя семья, и корни рода моего не засохнут. Слава Аллаху!
Все присутствующие тоже вознесли благодарственную молитву в честь родившегося мужчины — продолжателя рода.
 
— Покажи-ка мне внука, — Ильмурза протянул руки к белому свертку, но тотчас отдернул. — Нет, нет, еще сглажу!.. Никому не показывай, слышишь? — загремел он. — Сперва помажь ему лобик, на ручку повяжи тесемку.
Старушка и без его поучения все это отлично знала, но послушно кивала, чтобы не уколоть кичливого старшину.