Грязная жизнь (ЛП)

Она хотя бы представляет, чего мне будет стоить сохранить ей жизнь?
Моей работы. Моих друзей. Моей гребанной жизни.
И эти вещи ни черта не значат для нее.
Ее молчание начинает доставать меня.
— Ты голодна?
— Эм, да. Да, голодна, — отвечает она осторожно и тихо. Так, словно я могу быть настолько грубым, чтобы лишить ее пищи. И внезапно меня настигает осознание, что ее осторожный ответ и реакция являются таковыми потому, что кто-то уже наказывал ее подобным жестоким образом. Но кто это мог быть?
— Бургеры подойдут?
Задумчиво моргая, она кивает.
— Конечно. Я имею в виду, я никогда не пробовала их прежде, но еда есть еда, не так ли?
Я не верю своим ушам, благодарный ей за то, что я сказал в злости, не сильно на нее не повлияло.
— Ты никогда не ела бургеры?
Ана сжимает губы, качая головой, и я не вижу ничего, кроме честности в ее глазах.
— Как вообще это возможно?
Крошечная улыбка растягивается на ее губах, и она закатывает глаза на этот вопрос.
— Нас воспитывали очень обособленно от всего, Юлий. Позже воспитание продолжалось в строгой, католической школе для девочек. Моим сестрам и мне не позволяли заводить друзей. У нас были только мы. Мы ели только дома или же в высококлассных ресторанах. Фастфуд не позволялся, хотя однажды мне и Веронике удалось подкупить одного из работников моего отца, чтобы он принес на еду. Общение с мальчиками было недопустимым. Я никогда даже не видела, как устроен мужчина до моей брачной ночи. Моя жизнь была… есть… — Она замолкает и хмурится на то, что не может подобрать подходящее слово, прежде чем прошептать: — Я бы многое изменила в моей жизни.
Горечь исходит от ее слов, и я так отчаянно хочу узнать больше о ней. Это замкнутый круг. Узнать больше о ней — это означает, подвергнуться риску, привязаться к ней. Не спрашивай вопросы, на которые так отчаянно желаешь знать ответы.
Алеханда что-то утаивает, и я планирую узнать, что это. Если мне понадобиться, то я подтолкну, если мне будет угодно — ткну ее по живому, отниму информацию, буду отрывать по кусочкам скрываемое, чтобы обнажить, и в конечном итоге она возненавидит меня, но это и есть жизнь.
Внезапно она злится.
— Почему ты так добр ко мне? Все было бы намного легче, если ты бы просто кричал на меня и бил, чтобы я выполняла твои приказы.
— Ты хочешь, чтобы я бил тебя? — я спрашиваю у нее с удивлением.
— Ну, конечно, нет, — признает она. — Но для нас это многое бы облегчило. Я бы точно знала, как себя чувствовать и вести, если бы ты вел себя таким образом. Я могу справиться с ненавистью и жестокостью. Но я не имею понятия, как вести себя с нейтральным отношением. — Она бросает на меня украдкой взгляд, прежде чем вновь посмотреть в окно. — Или может быть это и есть твой великий план. Возможно, ты хочешь, чтобы я чувствовала себя растерянной.
Я качаю головой.
— Нет. Никакого плана нет. Несмотря на то, как я с тобой обращаюсь, ты все еще моя пленница.
— Ох, Юлий, Юлий… — Она делает глубокий вдох, затем устало отвечает на выдохе. — Пленник больше не является пленником, если он не желает покидать тюремщика.
Черт бы ее побрал, она хороша. Но я не собираюсь клевать на эту уловку.
На этом смелом утверждении мы продолжаем наш путь, и на смену тяжелому диалогу приходит гнетущая тишина.
Глава 24
АЛЕХАНДРА
Во-первых, бургеры очень вкусные. Юлий заказал нам обоим шоколадные коктейли, и, должна признаться, я была немного потрясена.
Это звучало совсем не аппетитно. Но потом нам принесли еду. Один кусочек этого сочного, нежного мяса в булочке — и я была на седьмом небе. Я не слишком много думала о своей компании, только о том, сколько еды могу запихнуть в рот сразу. Жуя со смаком, я испытываю удовольствие, которое растекается от пальцев ног до самых кончиков волос на голове.
Потом я замечаю, что Юлий ухмыляется, глядя на меня почти ласково, и дразнящим тоном проговаривает:
 
— Ты ешь, как свинья. — Несмотря на все эти ужасные слова, он выглядит ужасно довольным этим видом.
С набитым ртом я смотрю на него, дернув подбородком в сторону кетчупа, стекающего по его подбородку, и отвечаю:
— Кто бы говорил, придурок.
Его улыбка становится шире, и я тянусь через стол за коктейлем, сделав глоток как раз в тот момент, когда во мне угрожает подняться икота… и… о боже… само небо не могло бы образовать лучшую пару, чем гамбургеры и коктейли.
Это теперь официально.
Если я не лопну от количества съеденной еды, то я буду счастлива за набранные килограммы.
У меня вырывается стон, и от возбуждения я стучу каблуками по полу в безмолвном наслаждении, крепко сжимая гамбургер обеими руками и закрыв глаза, пытаясь осознать, как это было удивительно, и как я могла упускать такой шанс. В уголках глаз Юлия собраются морщинки, когда он продолжает спокойно есть, наблюдая за мной.
Это будет первый из многих дней, когда я буду сомневаться во всем своем существовании. Прожила ли я хоть один день в своей жизни или просто существовала? Я мало что знала о мире, но о подполье знала очень много. То, от чего большинство женщин упало бы в обморок, я бы от этого даже не вздрогнула. Я была старой душой, запертой в теле двадцатичетырехлетней девушки, и здесь… сейчас… Юлий дал мне то, что я всегда буду лелеять в памяти.
Он показал мне, какой должна быть нормальная жизнь.
Он дал мне возможность пообщаться с его сестрой, показав, как должны взаимодействовать обычные братья и сестры. Он угостил меня гамбургерами. И хотя я никогда бы в этом не призналась, но я бы отдала Юлию все, что бы он ни попросил.
Я думаю, что уместно было бы поблагодарить его. Откусив еще один большой кусок гамбургера, я бормочу:
— Так что… спасибо.
Когда его лицо становится серьезным, я жалею, что не держала рот на замке. Но потом он сглатывает и говорит, не сводя с меня глаз:
— Пожалуйста.
Я с облегчением опускаю взгляд на стол и с улыбкой доедаю свой гамбургер.
***
— Черт побери, Линг!
Юлий в бешенстве.
Он кричит, причем довольно громко.
Затем следует мягкий стук, потому что он ко всему прочему ходит туда-сюда. И с этими тремя словами наше доброе утро превращается в дерьмо.
Как только мы вернулись и увидели, что Линг стоит у кухонной плиты, готовя себе латте на модной кофеварке, принадлежащей Юлию, он остановился, как вкопанный, и я врезалась ему в спину. Он посмотрел на свои наручные часы, потом задал ей вопрос:
— Ты рано вернулась. Что-то случилось?
Она красиво наклонила голову и выдавила из себя улыбку.
— Вообще-то это забавная история. — Но в ее голосе не было юмора, указывающего на то, что она была проклятой лгуньей, и в том, что произошло, не было ничего смешного.
Линг начала объяснять, что произошло, а Юлий все больше и больше напрягался, а я в свою очередь попятилась из кухни. В конце концов, Линг добралась до кульминации своей истории, и Юлий разразился гневом. Он ходил по кухне еще некоторое время, бормоча что-то себе под нос, и время от времени указывал на нее пальцем и орал.
Мое тело тревожно напряглось, я наконец сумела выскользнуть из кухни, бросилась в комнату Юлия и сидела на кровати, прижав колени к груди, ожидая, когда буря пройдет.
Но Линг продолжала высказывать свое мнение, не подозревая — или очень хорошо осознавая — о топливе, которое она подбрасывала в огонь. Спор достиг своего апогея, когда Линг потеряла самообладание и прокричала:
 
— К черту твою самодовольную задницу, босс.
Что-то зашуршало, зазвенели ключи от машины.
— Я ухожу. Я, черт побери, сваливаю. Я собираюсь найти кого-нибудь, чтобы трахнуть, и знаешь, что? — Ее каблуки стучали все дальше и дальше. — Я буду называть его папочкой! — И перед тем как хлопнула входная дверь, она взвизгнула: — И ему это понравится!