Пустыня жизни
— Возможно, — сказала она нехотя. — Память вместо человека — тебе… Давай о живых. Думаешь, перед боем он мог сказать тебе что-то другое? Ладно, оставим это. Вернёмся к Живым.
— Нет, объясни…
— Ничего я не хочу объяснять.
Злые глаза Жанны стали ещё темнее и ярче, в них выступили слезы.
Только этого не хватало! Нет, легче понять вселенную, чем отдельного человека. Чего ей от меня было надо? Кто же виноват, что я жив, а Феликс погиб? Что я, быть может, обрету Снежку, а Жанна Феликса никогда? И при чем тут Эя? На кровати лежала связанная, с тигриной яростью в глазах, девушка иного века, другая девушка плакала, окаменев, а меж ними был я, и мне хотелось завыть, так все это было нелепо, так некстати, зло разбирало на все эти переживания, такие ничтожные по сравнению с делом, которое надо было делать.
— Жанна, — сказал я с раздражением в голосе. — Хватит загадок, терзаний и недомолвок. Ты хотела видеть, как я переживаю гибель Феликса? За этим пришла?
— Нет!
— По-моему, да.
— Это не имеет значения…
— Верно. У нас нет времени.
— Не собираюсь тебе мешать. — Сухими глазами, будто и не плакала, она взглянула на меня, затем на Эю. — Бедная девочка… Будет ли у тебя время подумать о ней? Извини, — добавила она быстро. — Я тут наговорила лишнего, не обращай внимания. Ты удачлив, но лучше бы тебе не ходить в прошлое. Желаю доброй удачи, пойми это!
Она стремительно повернулась и вышла, оставив меня в полном недоумении. Что она хотела сказать? Была ли это невольная месть за Феликса, который погиб, спасая меня, или Жанна от чего-то предостерегала?
В растерянности я повернулся к Эе, с которой мне предстояло идти в прошлое. Ответом был неукротимый взгляд разъярённой женщины, которая, казалось, любое моё движение и слово готова встретить рычанием.
До чего же просты и бесхитростны все трудности природы по сравнению с теми, которые мы сами себе создаём!
ГЛАВА ШЕСТАЯ
“Человек предполагает, а бог располагает” — так можно было бы сказать о последовавших событиях. Не важно, что никакого бога нет, его роль отлично берут на себя люди и обстоятельства.
Шли последние приготовления к старту в прошлое. В глубине ангара что-то простуженно сипело, по овалу машины, мигая лампочками, ползли дефектоскопы, всюду змеились бесчисленные кабели, они же свисали со сводчатого потолка, откуда-то тянуло сырым сквозняком, хотя, казалось, все входы были закрыты. Усталые, с напряжённо-сосредоточенными лицами, разработчики обменивались отрывистыми репликами, смысл которых по большей части был так же чужд моему уху, как речь инопланетянина, фигуры людей то возникали силуэтами в сером, будто задымлённом свете, то исчезали в провалах форм и конструкций. Мимо меня, сигналя, проносились вёрткие и тоже как будто озабоченные киберы, все спешили без суеты, что-то, как обычно, не ладилось, что-то требовало срочной переделки, чего-то не оказывалось на месте — словом, все шло нормально. Представитель новорождённой профессии, которая ещё не успела получить наименования (не называть же его “вдалбливателем информации”?), парень моего возраста с робкими, но настойчивыми глазами цвета полевой незабудки и бледным от недосыпа лицом втолковывал мне последние добавления к инструкции:
— …Процессия хода оставлена без изменений, но её удалось сузить до величины плюс-минус… Запаздывание хронореверса решено не устранять, поскольку это третьестепенный, практически не влияющий на безопасность фактор, а отладка потребовала бы перемонтажа…
Я кивал, вылавливая лишь новые сведения, ибо уже знал наизусть всю матчасть, все операции хода во времени, все правила, каковые, строго говоря, ещё только предстояло установить, потому что данных для их разработки, конечно же, не хватало. В этом и состоял риск, хотя, разумеется, не только в этом. За всю историю науки, пожалуй, ни одна экспедиция не организовывалась в такой спешке и при такой нехватке исходных сведений. А что делать? На пожаре действуют, а не исследуют. Невиданный случай — не было даже техдокументации, она составлялась попутно. Поэтому и приходилось слушать, слушать, уже череп распирало от этого половодья цифр и слов.
— …Итак, повторяю. В окончательном варианте аппарат снабжён системой улавливания и аккумуляции любой энергии, какая обнаружится на месте, чем от трех до семи процентов снижен риск непредвиденного перерасхода резерва батарей. Речь идёт прежде всего о подпитке солнечной энергией, однако возможны и другие решения, как то…
Голос моего педантичного Вергилия звучал с такой отчётливостью и монотонностью, словно он истово боролся со сном и никак не мог одержать победу, но, странное дело, его слова почему-то тотчас укладывались в памяти, причём не только иконографической и кратковременной, айв постоянной. Это был своего рода гипноз, сотрудники Алексея знали, кого выбирать в “наставники”.
На корпус машины вскарабкался, нет, вполз какой-то улиткообразный аппарат. Должно быть, упрочнитель, так как позади себя он оставлял голубоватые пятна, которые ещё некоторое время спустя светились.
— …Добавлен ещё один индикатор. Прошу в кабину…
Мы пролезли в кабину. С прошлого раза, когда я тут был, разор в ней уменьшился, однако панель ещё не была установлена, на меня отовсюду смотрели оголённые, похожие на медовые соты, блоки кристаллосхем, некоторые гнёзда вообще пустовали, кое-где торчали паутинные усики перцептронов, пахло нагретым рубекойлем, на полу, под ногами, лежали (или валялись?) какие-то инструменты. Короче говоря, вид кабины свидетельствовал, что хронотехнику, как и глиняные горшки, создают никак не боги.
Единственное, что, похоже, не требовало доделок, это кресла, которых прежде не было. Стандартные, снятые, очевидно, с новенького космолёта и освобождённые за ненадобностью от противоперегрузочных устройств, они радовали глаз своей привычностью и незапятнанной голубизной. Мы тут же их опробовали. Поёрзав, я сразу убедился, что сиденья составлены так тесно, что, будь мой Вергилий чуточку покрупней, правая рука водителя ощутимо лишилась бы свободы манёвра. Это могло помешать, и я было раскрыл рот, чтобы предъявить претензию, но вовремя вспомнил, что Эя куда миниатюрней и, следовательно, никаких проблем тут не должно возникнуть.
Ой ли? Представив Эю рядом, я мысленно покачал головой, затем невольно улыбнулся. Было отчего хмуриться и улыбаться, вспоминая наше в то утро объяснение, когда я мрачно взял лингвасцет, подошёл к ней, разъярённой, и, сдёрнув путы, сказал:
— Ну, подставить тебе горло, чтобы ты могла отплатить за добро, или как?
Я не надеялся, что лингвасцет немедленно заработает или что Эя устыдится, мною не руководил никакой расчёт, просто мне так опротивели все эти, некстати, загадки и потёмки женской психики, что я поступил по принципу “что будет, то и будет”. На большее после всех встрясок не осталось душевных сил.
Однако, к моему удивлению, из лингвасцета вырвались гортанные звуки иной речи, аппарат перевёл или, во всяком случае, попытался перевести сказанное. Он работал!
На Эю, впрочем, это не произвело особого впечатления. Она не вцепилась мне в горло, как я того, признаюсь, ожидал, но и не ответила, а, разминая руки, уставилась на меня чёрными от злости глазищами, в глубине которых застыл то ли горький упрёк, то ли затаённый вопрос.
— Сердишься? — продолжал я. — Тебе было больно? Извини, ты сама заставила…
Снова молчание, немой взгляд повелительных и вместе с тем страдальческих, как у обиженного ребёнка, глаз.
— Чего молчишь? Ты понимаешь меня?
Она понимала, это я видел. В её немоте мне почудился вызов.
— Так и будешь молчать? Ладно, уйду.
— К этой женщине?
Я так и сел. Палеолит заговорил. Но, бог ты мой, и там ревность! Только это и проглянуло из глубины веков, первым приветом прозвучало оттуда, да так, что хоть смейся, хоть плачь. Мне стало до того тошно, что я едва не заткнул лингвасцет.
— Не твоё дело, — сказал я через силу. — Так вот почему ты на неё кинулась.