Тихий звон колокольчика
Биранделли встрепенулся:
— Уж не предлагаешь ли ты…
— Да! Тойсойясёйю надо выкинуть.
— Именно этого я и боялся, — гневно сказал Ясь. — Не отрицаю: почва трясётся. На наших глазах развалилось стройное здание гуманологической теории. Давайте, чтобы его спасти, вынем самые краеугольные камни науки? Капитулируем перед мистикой и чертовщиной?
— Если непознанное тождественно мистическому, а отступление — капитуляции, тогда я с тобой согласен, — спокойно возразил Тагров.
— А! Слова, слова, слова! Хорошо, я не прав, но как все это будет выглядеть на Земле? Случилось непонятно что, испугались неизвестно чего. Прелестно все это будет выглядеть на Земле.
— Ясь прав, — твёрдо сказал Шахурдин. — Отступать можно и должно, лишь зная, перед чем и во имя чего. Все иное просто бегство.
— И трусость, — добавил Тагров. — Я верно закончил твою мысль? А теперь представьте, что здесь, на столе, возникнет брусок плутония. Нас будто ветром сдует, не так ли? Сдует, хотя никто не ощутит ни малейшей боли. Потому что мы знаем, чем грозит этот с виду обычный металл. Сейчас ситуация противоположная: нас жжёт, опаляет нечто с виду невинное, нам больно, но мы не бежим только потому, что не знаем, отчего нам больно. И это вы считаете достойным человека, здравым, сугубо научным подходом? Биранделли был прав: желая поубедительней доказать, что Земля не плоская, мы часто забываем, что она все-таки и не шар… Буду опять же банален. Бесконечен мир, в котором мы живём, бесконечны его свойства и связи. На судьбу человека, к примеру, накинута сеть, сотканная жизнедеятельностью микроорганизмов. Так? Так! Вот уже несколько веков мы звено за звеном ощупываем эту сеть, рубим её удавки, освобождаемся от них… почти освободились. А раньше? В те века, когда она была незримой, чувствовались ли её зловещие касания? Или, скажем, влияние солнечных пятен на сердечную деятельность. Это уже космическая сеть! Вот о чем я постыдно забыл, твердя о заведомой безвредности для нас тойсойясёйи: есть сети, раскинутые под всеми звёздами… О некоторых мы знаем многое. О других кое-что. Однако должны, обязаны быть сети, о которых мы пока не знаем ничего. Только где-то вдруг звякнет колокольчик… Его-то мы сейчас и слышим. Глупо ли отдёрнуть руку и сообразить, какую сеть мы затронули, прежде чем лезть в неё снова?
— В теории все правильно, — строго сказал Ясь. — Есть сети, и, кстати, чем обширней наша деятельность, тем больше мы их затрагиваем…
— Познали ту же ядерную энергию, — кивнул Биранделли, — и — пожалуйста!
— Не перебивай… Незримые сети можно предполагать где угодно, в чем угодно, пугаться этого — значит замереть навсегда. Нет, ты поди, как сказал ещё Менделеев, продемонстрируй! Не можешь… Нет этого — нет науки.
— Есть факт: предостережение муарийцев…
— С той же вероятностью это может быть мифом, предрассудком, глупостью!
— Да, если брать его изолированно. Кстати, наши далёкие предки, понятия не имея о законах генетики, отвергли внутрисемейные браки, хотя это требовало осмысления судеб многих поколений, что и современной науке удаётся нелегко. Ещё кстати: уже в Древней Индии хирурги поняли, что операции требуют стерильной чистоты, а их просвещённые, ведающие о микробах европейские коллеги ещё в начале девятнадцатого столетия не считали нужным мыть перед операцией руки. Вот что такое коллективный разум поколений, вот как он чувствует тайные сети! Его опыт требует корректировки? Что ж… Проверки, осмысления и корректировки требуют показания даже сверхточных приборов. Но это так, между прочим. Критерий истины — практика. А она, как видите, подтверждает вывод муарийцев. Он, стало быть, не миф, не ошибка — факт!
— Который ты сам не менее убедительно ранее истолковал совсем иначе! — воскликнул Ясь. — И новые случаи можно истолковать в рамках прежнего допущения! Не хуже! А наука — это точность, точность, точность. И однозначность выводов. Их достоверность. Дважды два — четыре. Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Вода есть соединение водорода с кислородом. У тебя же… Это беда всей гума-нологии, она никак не может стать точной наукой.
— В твоём понимании…
— В каком угодно! Прости, но все, что ты сказал, — это слова. А современная наука родилась с девизом: “Ничего со слов!” С ним она нас вывела к звёздам, и ничто не заставит меня отступить, теряя это знамя.
— Даже если завтра новое несчастье оборвёт чью-то жизнь?
— Риск — это наша профессия.
— И убедить тебя в закономерности событий может только эксперимент, только показания точных приборов, только бесспорные математические выкладки? Если, по-твоему, наука сводится к этому…
— Это её краеугольный камень. Я все сказал.
Тагров молча перевёл взгляд на Шахурдина, и тот понял, что хотел сказать гуманолог. Все поняли.
— Наука гораздо шире своих методов… — Шахурдин откашлялся. — Они менялись, меняются… Словом, это не икона, чтобы на неё молиться. Чем мы, однако, не можем поступиться ни при каких обстоятельствах, так это самоуважением. Думаю, что мы его лишимся, если отступим с пустыми руками.
— То есть, без объективных доказательств, ты хочешь сказать. — Тагров устало наклонил голову. — Которых за оставшееся время мы можем вообще не найти. А ставка — жизнь…
— А на другой чаше весов — долг учёного. Самоуважение. Гордость человека. Я выбрал. Что решат остальные?
Ясь согласно кивнул, Биранделли кивнул, все остальные тоже. Все кивнули в мрачном молчании.
“Вот так попадают в ловушку! — пронеслось в мыслях Тагрова. — А ещё убеждаем себя, что нет на свете ничего важнее благополучия и жизни…”
Он перевёл взгляд на пульт. Тишину рубки наполняло сухое пощёлкивание приборов-регистраторов. Пока люди спорили, корабль, словно живое существо, озирал пространство вокруг, и не было ничего — ни дальнего радиоголоса звезды, ни близкой зарницы, — что укрылось бы от созданных человеком дозорных.
Но они могли оградить лишь от тех бед, которые были известны людям. Изучить то, что уже заприметил разум. В такой, как сейчас, ситуации пользы от них было не многим больше, чем от иконостаса.
Оставался эксперимент. “Цвет зла” можно было унести с корабля, снова вернуть, опять унести и сравнить результаты. Но этот рискованный опыт требовал ещё и времени, а срок экспедиции уже подходил к концу.
Тупик! “Мы действуем так, как мыслим, а мыслим так, как привыкли”, — с горечью подумал Тагров.
Его взгляд ушёл внутрь, словно гуманолог прислушивался к чему-то в глубине себя. Уж не к тихому ли звону неведомого колокольчика?
— Вот что… — Тигров как будто очнулся. — Надо сделать новые психограммы всех членов экипажа.
— Есть идея? — быстро спросил Шахурдин. — Какая?
— Сделаю — скажу.
* * *Вскоре Тагров расстелил на столе шуршащие рулоны.
— Кто умеет читать психограммы? — Он потёр красные от усталости глаза.
— Легче разобраться в конформном отображении астролиний, — косясь на графики, пробормотал Ясь.
— Слева, — пояснил Тагров, — наши психограммы месяц назад. Справа — теперешние. Проследите за диффракцией Т и Н-прим волн. Особенно обратите внимание на чётки узлов дивергенции. А теперь смотрите, как все это выглядит сейчас.
— Разница есть. — Шахурдин проследил за указующим пальцем Тагрова. — Вот только не припомню, как её объяснить.
— Ещё недавно её и не могли объяснить. Это фазовый сдвиг “комплекса удачливости”. Здесь, как я и ожидал, он далеко выходит за пределы нормы.
— Объективное подтверждение! — воскликнул Шахурдин.
— Да! Соответственно возникает рабочая гипотеза. Всякое растение слабо излучает в широком спектре волн. Излучение местного растения под названием тойсойясёйя уникально тем, что резонансно воздействует на волновые импульсы тех центров головного мозга, которые ведают оптимизацией поступков. Мы внесли на корабль своего рода психодеструктор.
— Приемлемо? — Шахурдин обернулся к Биранделли и Ясю.
— Чепуха какая-то. — У Яся был слегка ошарашенный вид. — То есть я не ставлю под сомнение конечный вывод. — Он потрогал листы психограмм, словно желая убедиться в их реальности. — Что и как, однако, воздействует? Неизвестный вид излучения? Так ведь растение — это растение, а не генератор новых форм материи. Не проходит. Значит, известный тип излучения? Однако на сильное, аномальное излучение Биранделли, надо полагать, тотчас обратил бы внимание. Значит, слабое. И такое влияние? Сквозь стены? Это уже не физика, а чертовщина.