Мадам «Нет»

Но особенно сблизились мы с Раей после трагической гибели Саши Лапаури. Он разбился на машине, и его смерть казалась для всех настолько невероятной, что ни принять, ни поверить в это было невозможно. Рая и Саша представляли собой идеальную пару, просто эталон отношений: с детства, со школы, Саша ее боготворил, буквально носил на руках, охранял от всяческих невзгод – Рая могла творить, ни о чем не заботясь и не печалясь. Они казались неразделимыми! Поэтому, когда случилось несчастье, все думали только об одном – что же теперь будет с Раей?! Она очень тяжело выбиралась, возвращалась к жизни из состояния непереносимой трагической опустошенности… Наверное, в тогдашнем моем сближении с Раей сыграло свою роль не только желание помочь ей, но и наше самоощущение как одной «семьи» Елизаветы Павловны…

Когда у меня в Большом наступил такой период, что отношения с Галиной Сергеевной разладились, да и вообще в театре воцарилась настолько тяжелая атмосфера, что пропадало всякое желание что-либо делать, я всерьез задумалась: может, действительно хватит танцевать, зачем это надо?! Тогда именно Раиса Степановна своей энергией, своей убежденностью – «Ты должна, ты обязана, ты можешь!» – вдохнула в меня новые силы, новый импульс и новое желание работать. В какие-то моменты она даже против моей воли заставляла меня репетировать, просто силком тащила в зал и на сцену. Сама человек необычайно активный, «заводной», Стручкова способна и других наполнить своей энергией, а уж готовность поддержать, прийти на помощь отличала ее всегда. С 1986 года, с работы над балетом «Анюта» (который Васильев ставил тогда на сцене Большого театра), она стала моим балетмейстером-репетитором и до моего последнего выступления на сцене готовила со мной партии, вечера, концерты. Могу сказать, что зачастую у нас вообще что-то получалось только благодаря Раисе Степановне: например, когда Володя ставил «Увертюру на еврейские темы» С. Прокофьева к юбилейному концерту ансамбля «Виртуозы Москвы». Васильев обещал Владимиру Спивакову сделать к юбилею новый номер, но потом мы уезжали, навалились еще другие дела – и в конце концов на подготовку у нас осталось всего три дня. Я, как всегда, заявила: «Нет! Это невозможно! Номер очень длинный – поставить, выучить, отрепетировать его за три дня совершенно нереально!» И как всегда, мы все же начали работать… В двенадцать часов утра вошли в 3-й зал Большого театра, а вышли уже около двенадцати часов ночи. Вся эта репетиция превратилась в сплошную муку! Сначала дело вроде пошло, потом застопорилось: Володя раздражался – у него не получалось то, что он придумывал, у меня не получалось то, что он требовал. «Нет, нет, нет! – повторяла я. – Этого сделать нельзя!» – «Ты сначала попробуй, а потом говори “Нет”!» – настаивал Володя. «А чего тут пробовать?! – упиралась я. – Дураку ясно, что это сделать невозможно! И вообще – так будет некрасиво, нехорошо!»… Надо признать, подобные перепалки были весьма характерны для всех наших репетиций, но тут еще сказалась и страшная усталость, и боль в ногах. Я просто физически не могла столько часов подряд находиться в балетных туфлях! У меня уже слезы ручьем текли, рыдания к горлу подступали! Напряжение между нами достигло высшей точки – мы разлетелись по углам, и «Увертюра…» могла бы так и не родиться, если бы не Стручкова. Она металась от одного к другому и уговаривала, успокаивала, увещевала:
– Володенька, ты успокойся, успокойся! Она сейчас все сделает!
– Катенька, ты тоже успокойся! Вот посмотри, я тебе покажу, как это сделать удобнее!
– Володя, пойми, как ей трудно, как больно! Ты когда-нибудь вставал на пальцы?! (А Володя в запале кричит: «Да! Вставал!») Но не столько же часов подряд! Ты посмотри, как она замечательно танцует, как красиво у нее получается!
– Катенька, постарайся, соберись с силами!
– Ну давайте, ребята, ну еще разочек!
И так Раиса Степановна все двенадцать часов нас мирила, не давала «уйти в эмоции», бросить все, прикрываясь взаимными обидами, и заставляла, заставляла работать. Она проявляла поразительное терпение, которым отнюдь не отличалась сама в те годы, когда танцевала (тогда Рая Стручкова могла и полениться: на репетициях позанимается чуток и присаживается рассказывать какие-нибудь истории – только бы поговорить!). Как будто бы все то, что она сама пропустила, недоделала в молодости, – она с лихвой возмещала с нами… Не знаю, не понимаю, как я вытерпела ту репетицию до конца! Знаю только, что без Раисы Степановны я бы точно не справилась! Но вот как она со своим нетерпеливым характером выдержала, вытерпела нас – до сих пор остается для меня еще большей загадкой!
Конечно, без Раисы Степановны моя танцевальная карьера закончилась бы как минимум лет на десять раньше. А сегодня у нее свои ученики, у меня – свои, мы работаем рядом…
 
Партнеры первых лет
В первые годы в Большом театре кроме партнеров, с которыми я танцевала еще в училище: Васильева (с ним я, конечно, танцевала чаще всего, большинство спектаклей, почти все премьеры и вводы) и Володи Никонова (наш общий репертуар сложился еще в школе) – у меня появились новые, и все – яркие индивидуальности, надежные и внимательные партнеры. Как интересно было танцевать, например, «Жизель»: сегодня с Васильевым, завтра – со Ждановым, потом – с Фадеечевым или Лиепой, затем – с Лавровским. У каждого свой, непохожий на других Альберт и другие отношения с моей Жизелью, а значит, и весь спектакль иной, иная эмоциональная наполненность неизменного танцевального текста. С первых лет для меня стало очевидным – чем выше, чем талантливее мой партнер, тем мне с ним легче и интереснее. Ведь сильный артист рядом – это стимул, который выводит тебя на новую высоту.
Я никогда не могла существовать отдельно, отвлеченно от партнера, просто не умела. Мне необходим диалог на сцене. Конечно, партнер должен заботиться о технической стороне: если ему наплевать, устойчиво ты стоишь или падаешь, удобно тебе или нет, то ни о каком дуэте речь уже не идет, каждый сам по себе. Но когда рядом с тобой «бревно», которое только хорошо тебя с места на место переставляет, а никакого общения с ним не возникает, дуэта тоже не получится. Настоящий дуэт складывается из взаимного внимательного общения, и, слава Богу, я танцевала с людьми, прекрасно это чувствовавшими и понимавшими. Здесь я опять с благодарностью вспоминаю хореографическое училище, Владимира Дмитриевича Голубина, преподававшего не просто дуэтный танец, а культуру партнерских отношений. Владимир Дмитриевич сам был великолепным танцовщиком, партнером Марины Семеновой. Так вот, на уроках, если кавалер чуть-чуть отвернется, подавая руку даме, взглянет на себя в зеркало в этот момент – на себя, а не на даму, Владимир Дмитриевич тут же выгонял за такое из класса: «Вон, чтобы я тебя больше не видел!» Казалось немыслимым, танцуя с дамой, любоваться на себя самого. К сожалению, сейчас на сцене я довольно часто наблюдаю подобное…

С Юрием Тимофеевичем Ждановым я танцевала свою первую «Жизель». Поначалу на репетициях меня сковывало чувство жуткого неудобства, я думала: «Боже мой, такой мастер, он же с Улановой танцует! А тут должен приходить на репетиции с какой-то девчонкой». Но вся неловкость и смущение быстро ушли, потому что Юрий Тимофеевич проявил большую чуткость и внимание, помогал, подсказывал массу каких-то деталей – и чисто технических, и актерских. Он ведь мог бы отнестись формально: «Ну подумаешь, я же ее не уроню» – и не слишком напрягаться на довольно муторной работе «разжевывания» для меня всех сложностей спектакля. Вот если бы и я раньше выступала в этом балете, то нам хватило бы двух репетиций, чтобы сверить какие-то вещи и станцевать. А когда в течение полугода приходилось работать над каждым движением (что-то получается, что-то не получается), объяснять, ждать, пока этот неопытный ребенок до всего дойдет, – тут требовалось особое терпение и желание помочь. У Юрия Тимофеевича терпения хватало, он очень трепетно относился ко мне и опекал меня. И я ему за это бесконечно благодарна.