Уэллс. Горький ветер

– То была жизнь, – сказал задумчиво Гэрберт Уэллс, – и то был сон. Сон в этой жизни, но ведь и эта жизнь – тоже сон… Сны во сне; сны, в которых спишь и видишь сновидения. И так пока в конце концов, быть может, мы не придем к тому, кто видит все эти сны, – к существу, в котором заключено все сущее. Нет предела чудесам, которые творит жизнь, как нет предела красоте, которую она рождает.
– Вы осмеливаетесь богохульствовать, – покраснел лицом от гнева преподобный О’Рэйли. – Я требую, чтобы вы покинули мой приход. И никогда сюда больше не приезжали, чтобы не тревожить разум людей.
– Спящий разум, а вернее отравленный вами и такими, как вы, разум. – Уэллс сам начал заводиться.
Я почувствовал, что еще чуть-чуть, и на летней веранде может вспыхнуть настоящий бой с разбитыми носами, раскрашенными синяками глазами и оскорбленным самолюбием. Я не мог этого допустить, как Уэллс не мог отступить с намеченного пути.
– Успокойтесь, господа, призываю вас, – попробовал я вмешаться в яростный спор, но меня никто не слушал.
Преподобный занял боевую стойку, готовый в любой момент начать боксировать. Чувствовалось, что до того, как О’Рэйли облачился в одежды священника, он сменил множество различных профессий, вероятно, выступал и на полупрофессиональном ринге. Уэллс тоже приготовился к кулачному бою. Я нисколько не сомневался, что у него в рукаве припасено несколько разнообразных фокусов, которые способны уравнять шансы.
– «Стрекоза» – мои владения. Я никогда не покину свою землю. И буду заниматься научными изысканиями во имя прогресса, который ни вы, ни такие же дремучие люди, как вы, не сможете остановить, – грозно заявил Гэрберт.
Не знаю, чем закончилось бы это противостояние, если бы в дело не вмешался Джон Уотсон.
– Преподобный, возьмите себя в руки. Мордобой не средство решения вопроса. Я предлагаю собрать совет деревни и вынести вопрос о выдворении господина Уэллса и его сподручных из этих мест на всеобщее голосование.
Предложение Уотсона понравилось О’Рэйли. Он тут же успокоился.
Но Уэллс дышал жаром.
– Это не в вашей компетенции. У нас свободная страна и свобода вероисповедания. Я не уступлю ни клочка своей земли. Хоть сожгите меня на костре инквизиции.
– Это хорошая мысль, – заметил О’Рэйли, глаза его зловеще блеснули, и в этот момент он больше напоминал слугу сатаны, чем слугу божьего.
Я с трудом увел Уэллса с летней веранды.
Переговоры с преподобным можно было признать с треском провалившимися.
 
Глава 18. Ограбление по-английски
Мне плохо спалось этой ночью. Дурные мысли не давали покоя голове. Я видел себя на борту комфортабельного дирижабля – этакого воздушного ленивого бегемота, который медленно плыл в небе, раздвигая облака своим крутобоким телом. Я сидел в уютном кресле с бокалом вина. Рядом со мной ворковала очаровательная девушка в изящной шляпке и коричневом пиджаке, застегнутом на все пуговицы, с белоснежным бантом на шее. Судя по тому, как она вольно себя вела, мы были знакомы, хотя я никак не мог вспомнить, кто она. Мы обсуждали политическую картину мира: усиление Российской империи на мировой арене, обострение политической ситуации в Афганистане, где радикальные исламисты вновь подняли голову, Британское королевство, что слабело с каждым годом, уступая Соединенным Штатам Америки, которые, напротив, набирали силу и власть. Я удивлялся, как эта хрупкая с виду девушка, которой бы о шляпках и платьях рассуждать да обсуждать последние оперные премьеры, с таким увлечением и знанием дела говорит о политике. Мы сошлись на том, что в будущем две державы вступят в конкурентную борьбу за мировое влияние – это будут Российская империя и США. Есть еще вариант, что Германия, потерпевшая изнурительное и опустошительное поражение в Первой мировой войне, поднимется с колен, сможет поправить свое положение, сбросить с себя ярмо репараций и контрибуций и вступит в борьбу за политическое влияние. Мне это казалось маловероятным, в то время как девушка убежденно доказывала, что другого пути развития у нашей планеты нет. Попробовал я вставить пару слов о Космополисе и устранении национальных государств как пережитков дремучего средневекового прошлого, но она подняла меня на смех, назвала фантазером, архитектором облаков, строителем Вавилонской башни. Я не хотел ругаться с ней, уж очень она была милой и умной, не хотелось ее обижать. Я мог бы в считаные минуты развеять ее вбитые обществом и воспитанием в голову догматы, но не стал. Понимал, что есть люди, готовые принять новый миропорядок, а есть те, кто будет до конца отрицать его.
Сославшись на то, что мне необходимо прогуляться до комнаты отдыха, я поднялся из кресла и направился в хвостовую часть дирижабля. Я шел, не ведая, куда иду и зачем, но в то же время двигался целеустремленно, будто знал конечную цель. Я успел этому удивиться, задумался над этим парадоксом, но не успел принять решение, что мне с этим делать, как уже крутил позолоченную ручку двери, отделяющую пассажирский сектор от служебных помещений. Дальше все было как в бреду, я пробирался сквозь какие-то комнаты, заставленные тюками, чемоданами, мотками канатов. Потом была дверь. Я замер возле нее, словно выбирал, в какой мир через нее шагнуть. Наконец я решился, открыл дверь и прыгнул. В лицо ударил поток воздуха, и я ушел в свободное падение. Подо мной простирались облака, под которыми лежали поля и леса. Но вот что-то дернуло меня. Я раскинул руки в стороны, и падение прекратилось. Я взлетел, испытывая непередаваемое ощущение торжества над миром, над собой, над оставшейся в дирижабле девушкой, закостенелой в своих убеждениях.
Проснулся я оттого, что кто-то настойчиво трезвонил во входную дверь. Звонок утих, но сон был безнадежно испорчен. Я испытал приступ раздражения, захотелось разорвать подушку и выкинуть ее в окно. Последние несколько дней я провел за опытами, призванными усовершенствовать кейворит. Уэллс буквально выжимал из меня все силы и душевные возможности. Возвращаясь домой, я без сил падал на постель, закрывал глаза и проваливался в сон без сновидений. То, что я сегодня летал на дирижабле, было приятным исключением из правила.
Я выбрался из постели, собираясь задать трепку тому, кто осмелился разбудить меня посреди ночи. Я очень надеялся, что Герман не разорвет непрошеного гостя, оставит что-нибудь мне на закуску. Я успел одеться и засунуть револьвер за ремень, когда в дверь настойчиво постучали.
– Да кто там? Входи! – потребовал я, понимая всю абсурдность вопроса, поскольку никого, кроме Германа, за дверью быть не могло.
Я оказался прав.
– Простите, что разбудил, – сказал Вертокрыл.
– Тебе не за что извиняться. В этом повинен не ты, а тот, кто имел смелость играть с нашим дверным звонком, – я не мог скрыть раздражение, хотя очень старался.
– Я как раз по этому вопросу. Там старший инспектор Леопольд Муар с констеблями. Они очень хотят вас видеть. И настроены весьма решительно. Уверен, что версия с тем, что вас нет дома, не пройдет.
Если мне не изменяла память, старший инспектор Скотленд-Ярда Леопольд Муар был непосредственным начальником пропавшего Чарльза Стросса. Его появление могло означать только одно: судьба растворившегося в Лондоне человека-невидимки наконец-то прояснилась. Хотя я продолжал недоумевать: разве эта новость не могла подождать до утра и зачем тащить с собой констеблей?